Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

Да, конечно, для таких революция была насилием — с их точки зрения, с точки зрения их кармана. Но осуществили ее в полном соответствии с марксистско-ленинским учением о борьбе классов, с непреложными законами истории миллионы рабочих и крестьян и так обрели свободу.

Почему же все это — и об «Авроре», и о Красной Армии, о революции, о коллективизации, что-де она ошибка, и обо всей нашей революционной истории — можно было болтать не только изустно, но и печатно? Потому, надо думать, что немало у нас стало таких, которые или не научились, или уже разучились «разыскивать интересы тех или иных классов», сделались именно этими «глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике», для которых единственно верная, научная точка рассмотрения явлений общественной жизни перестала существовать, ее заслонили прекраснодушные фразы, часто почерпнутые чуть ли не из евангелия. При чем тут классы, какие классы? — слышалось раздраженное. Биологический, дескать, подход! Нет у нас никаких классов!

Да, в нашей стране, в Советском Союзе, антагонистических, враждующих классов давно нет — это одно из величайших завоеваний революции и Советской власти. Но сами-то классы пока еще есть, они живут, существуют. Правда, нет среди них эксплуататорского класса. Но трудовые — рабочий класс и крестьянство — каждый день напоминают о себе, о своем существовании радостными достижениями в металлургии, в промышленном и жилищном строительстве, в выработке жизненных благ, на севе и уборке хлебов, хлопка, в развитии животноводства.

И по-прежнему остается непреложным, что только тогда будет верным взгляд на историю, на жизнь, на вчерашний, сегодняшний и завтрашний наш день, когда рассматриваться они будут не сквозь «вечное», «общечеловеческое», «евангельское», а с точки зрения интересов советских рабочих и крестьян и соответственно советской интеллигенции, служащей великому делу народов пятнадцати советских республик, которые идут в боевом авангарде трудового человечества.

Наш идейный противник знает могучую силу рабочего класса, он знает, что могильщиком капитала является не кто иной, как он, этот великий рабочий класс. И капитал, создавший в последнее десятилетие огромную армию идеологической войны, делает все возможное, чтобы подточить, ослабить, расслабить, нейтрализовать прежде всего интернациональное братство рабочих. Одних подкармливают, подкупают, других выбрасывают с заводов, оставляют без заработка, третьих сажают в тюрьмы, избивают полицейскими дубинками, расстреливают на улицах.

Главное же средство этой борьбы — идейное разоружение. Нет, мол, ни капиталистов, ни рабочих, ни эксплуататоров, все люди братья, все они люди, над одним и тем же смеются, над одним и тем же плачут; у всех детки, все смертны; надо быть добрыми и даже нежными, не пожалей осла ближнего твоего, подставь левую, если ударили по правой. Гуманизм, гуманизм, гуманизм!.. И что же? Под сладкое пение о гуманизме с мировых книжных рынков почти исчезли книги о рабочем классе, которые занимали на них такое заметное место в первой половине века. На мировые экраны все реже выходят фильмы, в которых бы рассказывалось о рабочих людях, о их борьбе, о трудной, героической жизни. В живописи жизнь рабочих вовсе не представлена.

Как от атлантического течения Гольфстрим доходит до наших балтийских берегов порождающее сырость и туманы его ответвление, так и от этого западного «обобщечеловечивания» литературы и искусства к нам тоже ответвилось тщательно организованное, до мелочей разработанное империализмом, расслабляющее поветрие. Совсем еще недавно кинофильмы о рабочем классе были у нас, что называется, боевиками. Книги о рабочем классе пользовались особым вниманием критики, всей печати. Их не спешили охаять, осмеять, вывести за пределы «подлинного искусства»; в них прежде всего стремились увидеть главное и поддержать его. Наши деятели культуры, наши работники печати, советские критики не были «глупенькими жертвами обмана и самообмана», они умели очень точно разыскивать интересы тех или иных классов, безошибочными их ориентирами в творчестве были народность и партийность литературы и искусства. В атмосфере высокой идейности искусства совершенно немыслимо было заявление такого, скажем, рода, будто бы мнение читателя или зрителя не имеет никакой ценности, рабочий человек должен-де читать, смотреть, но мнения своего не иметь, а разделять мнение так называемого «ученого критика».