Естественная исторія религіи

Какъ-бы далеко однако ни проводилъ человѣкъ свои умозрительные скептическіе принципы, тѣмъ не менѣе — я признаю это — онъ долженъ дѣйствовать, жить и разговаривать, подобно другимъ людямъ, и въ объясненіе такого образа дѣйствій онъ не обязанъ ссылаться на что-либо иное, какъ только на абсолютную необходимость, заставляющую его поступать именно такъ. Если-же онъ заводитъ свои умозрѣнія далѣе того, чѣмъ это требуется абсолютной необходимостью и начинаетъ философствовать на естественныя или моральныя темы, то побуждаетъ его къ тому извѣстное удовольствіе, извѣстное удовлетвореніе, которыя онъ находитъ въ подобнаго рода занятіи. Кромѣ того, онъ принимаетъ въ соображеніе, что всякій, даже въ обыденной жизни, принужденъ обладать, въ большей или меньшей долѣ, такого рода философіей; что съ самаго ранняго дѣтства мы постепенно образуемъ все болѣе и болѣе общія правила поведенія и разсужденія, что, чѣмъ шире пріобрѣтаемый нами опытъ, чѣмъ сильнѣе разумъ, которымъ мы обладаемъ, тѣмъ къ большей общности и всеобъемлемости приводимъ мы свои принципы, — и то, что мы называемъ философіей, есть собственно такого-же рода процессъ, лишь совершаемый съ большей планомѣрностью и методичностью. Философствованіе на подобныя темы ничѣмъ существенно не отличается отъ размышленій объ обыденной жизни, и мы можемъ ожидать отъ своей философіи, ввиду большей точности и тщательности ея метода, — лишь большей устойчивости, но не большей истинности.

Если-же мы обратимъ свой взглядъ за предѣлы дѣлъ человѣческихъ и качествъ тѣлъ, насъ окружающихъ, если перенесемъ свои умозрѣнія въ обѣ вѣчности, — какъ въ предшествующую нынѣшнему положенію вещей, такъ и въ слѣдующую за ней, если мы обратимся къ творенію и образованію міра, къ существованію и свойствамъ духовъ, къ силамъ и дѣйствіямъ единаго всемірнаго духа, существованіе котораго не имѣетъ ни начала, ни конца, духа всемогущаго, всевѣдущаго, неизмѣняющагося, безконечнаго и непостижимаго, — по истинѣ мы будемъ весьма далеки отъ малѣйшей склонности къ скептицизму, если не замѣтимъ, что мы совершенно преступили предѣлы своихъ способностей. Покуда мы ограничиваемся въ своихъ умозрѣніяхъ торговлей, этикой, политикой или эстетикой, мы ежеминутно прибѣгаемъ къ здравому смыслу и опыту, которые подкрѣпляютъ наши философскія заключенія и устраняютъ, — по крайней мѣрѣ отчасти, — ту подозрительность, съ которой мы такъ справедливо относимся къ каждому разсужденію, разъ оно очень ухищренно и тонко. Но при богословскихъ разсужденіяхъ мы лишены этого преимущества, а вмѣстѣ съ тѣмъ мы имѣемъ тутъ дѣло съ объектами, которые — мы должны въ этомъ сознаться — слишкомъ высоки для насъ и которые преимущественно передъ всѣми другими требуютъ того, чтобы ихъ сдѣлали доступными нашему пониманію. Мы подобны въ данномъ случаѣ иностранцамъ, попавшимъ въ чуждую для нихъ страну: въ ней все должно казаться имъ подозрительнымъ, и они ежеминутно рискуютъ совершить какой-нибудь проступокъ противъ законовъ и обычаевъ тѣхъ людей, съ которыми они живутъ, съ которыми входятъ въ общеніе. Мы не знаемъ, насколько мы должны довѣрять, при разсмотрѣніи подобныхъ вопросовъ, нашимъ обычнымъ способамъ разсужденія, разъ даже при ихъ употребленіи въ обыденной жизни и въ той области, къ которой они особенно хорошо подходятъ, мы не можемъ дать себѣ отчета въ томъ, почему мы ихъ примѣняемъ, но руководимся при этомъ исключительно чѣмъ-то вродѣ инстинкта или необходимости.

Всѣ скептики утверждаютъ, что разумъ, разсматриваемый съ абстрактной точки зрѣнія, доставляетъ непреодолимые аргументы противъ себя самого, и что мы совсѣмъ не могли-бы сохранить никакого убѣжденія и никакой увѣренности въ чемъ-бы то ни было, еслибы скептическія разсужденія не были настолько утонченны и ухищренны, что оказались бы наконецъ не въ состояніи стать противовѣсомъ болѣе вѣскимъ и естественнымъ аргументамъ, имѣющимъ свой источникъ во внѣшнихъ чувствахъ и въ опытѣ. Но очевидно, что когда наши аргументы лишаются этого послѣдняго преимущества и слишкомъ удаляются отъ обыденной жизни, тогда они оказываются на одномъ уровнѣ съ самымъ утонченнымъ скептицизмомъ, который въ такомъ случаѣ бываетъ вполнѣ въ силахъ служить имъ противовѣсомъ. Перевѣсъ не оказывается ни на той, ни на другой сторонѣ; духъ нашъ долженъ пребывать въ нерѣшительности между обѣими, но эта-то нерѣшительность, это-то равновѣсіе и составляетъ тріумфъ скептицизма.