Эстетическая бесконечность

И мужчина, и женщина полагают, что остались вдвоем в полном одиночестве. Они пренебрегают социальными нормами и привычками и только прислушиваются, как пульсирует в их жилах кровь; они представляют себе еще большее забытье, новое, всепоглощающее, они возбуждаются, сбрасывают одежды. Хватаются друг за друга, завладевают друг другом, их тела, трепеща, ищут и не находят новых поз… Прохлада и тепло устремляются друг к другу, порывы сдерживаются, их растревоженное телесное подавляет духовное и порабощает его. И губы соединяются, и орган мужчины постепенно проникает в раскаленное зияние женщины.

И больше не существует ни мужчины, ни женщины. Есть нечто, что вращается все быстрее и быстрее, есть машина, испускающая стоны и влагу, ускоряющая свои толчки, – то ли животное, которое пытается расстаться с жизнью, то ли паника тонущего, поспешность, безумное стремление прийти вовремя. Колебания вокруг точки равновесия. Наконец-то!..

* * *

Я спал не один. А когда она дремала, я обнимал ее, свежую, как растение, и поглощенно думал О СЕБЕ.

* * *

Дружба, любовь – это возможность быть слабыми вместе.

* * *

Любовь – это выдумка, такая же, как алкоголизм. Люди влиятельные превратили ее не более чем в развлечение или в тему для разговоров, ибо учуяли в ней нечто позорное: подобно алкоголю и пьянству, любовь делает всех равными. Любовь не имеет ничего общего ни с «гениальностью» в этой области, ни с невоздержанностью и restitutio in integrum[226] сил или обмена веществ. Это гигантская шутка, доступная всем.

* * *

Разве любовь не омерзительна со всеми своими соками, потом, слюной и жаром; со своими играми, стыдом, неловкостью движений, своим автоматизмом; с необходимостью сознательной лжи, внезапного изменения голоса или взгляда, с этой мешаниной – животное-ангел-дитя, с ощущением вины, опьянения или безумия?

Но самое омерзительное из всего – это «чувство». Оно и впрямь постыдно, ведь без него все остальное было бы просто бесхитростной надобностью, и никаких тебе историй.

* * *

Порой, когда ты содрогаешься в любовных судорогах, тебе кажется, что ты умираешь. Сердце и голова перестают работать.

Но речь идет не об удовольствии.

Ведь удовольствие достигается тогда, когда на кон поставлено последнее, высшее жизненное усилие, последний сгусток энергии, к этому акту подключен тот неделимый рацион, та часть сердечной силы, без которой сердце замирает, свет меркнет, а корабль, несущий твои мысли, твое будущее и прошлое, твое движение, – кренится и идет ко дну.

Этот корм, который ты, как птица, непрерывно, без промедления, несешь в клюве, питает того человека, каким ты станешь, ежеминутно возвращает его к жизни…

Физическая любовь – Обладание

Это одновременно и созидание и разрушение – мужчина набрасывается на женщину как на добычу, щупает, трогает руками, изгибает, осязает ее формы, словно творец, который не может справиться с материалом, а потом овладевает ею, как нож – жертвенным животным, впивается и мнет ее, чтобы осеменить. Хватает, давит, сжимает, кусает, вонзается в нее, пользуется ею, млеет от удовольствия и оплодотворяет.

* * *

В любви кроется что-то, похожее на непреодолимое неведение, которое в конце концов прячет и заполоняет собой сладострастие подобно тому, как глаза выделяют слезы, чтобы защититься от огня. Но эта главная тайна лежит далеко за пределами любви.

Как и опьянение, любовь можно опознать по помутнению рассудка и внутреннему разладу, по неуверенности и случайностям – именно там, где встречаются знание и жизнь.

* * *

Как любовники, которые обнимаются, сплетаясь телами, соприкасаются еще неизведанными для них точками, составляющими тело, наэлектризованное ощущениями и связями, и двигаются, чтобы усилить эти ощущения в зависимости от формы своих тел, желания или сил, так и их рассудки могли бы осязать друг друга, соединяться, отстраняясь, и искать точки соприкосновения.

* * *

Характер любовного акта напоминает всеохватывающий порыв, вызванный чувственным зовом. Это похоже на состояние животного, почуявшего добычу, собаки, перед которой поставили миску с едой. Она вскакивает, истекая слюной, потом вертится, ритмично подпрыгивает – все это бессознательно, – и наконец наступают спазмы и изнеможение.

А возможно, все это своего рода зоологическая и этнографическая комедия для господина, на несколько минут превратившегося в дикаря, в кружащегося дервиша.

Как повлияла на все это цивилизация? Усложнила, заставила таиться и замедлила; сделала это сакральным; отделила от всех остальных функций, внесла понятие согласия; украсила тысячью духовных завитушек; превратила в культ, в настоящую болезнь (Стратоника Сирийская), ошибку, табу; подменила физиологию психологией.

И тогда любовь подверглась той же участи, что и божество или идея города-государства. Она ощетинилась укреплениями и стала монстром, скрытым под множеством завес. Словно на смену тысячам местных божеств, полезных и понятных, пришла одна бесконечная сущность.