Э р и к с и м а х. Как точно сказано! Ведь если наша душа очистится от любой фальши и откажется от всяческих ложных дополнений ко всему сущему, то для нашего бытия тут же возникнет угроза холодного, точного, здравого и бесстрастного рассмотрения жизни, как она есть.
Ф е д р. От соприкосновения с истиной жизнь омрачается. Так – в отличие от съедобного – темнеет под воздействием воздуха ядовитый гриб, если его разломать.
С о к р а т. Эриксимах, я задал тебе вопрос, существует ли особое лекарство?
Э р и к с и м а х. К чему врачевать недуг, порожденный разумом? Хотя на свете нет ничего опаснее и враждебнее природе, чем видеть
Недопонимания, вероятности, диоптрические[224]
игры разума придают глубину и оживляют жалкую толпу, населяющую мир… Идея вносит сущее в закваску несуществующего… Но порою объявляется истина и нарушает гармоничную систему вымысла и заблуждений… И тут же все грозит гибелью, и сам Сократ взывает ко мне в поисках лекарства от этого безнадежного ясновидения и скуки…С о к р а т. Послушай же, Эриксимах, раз нет никакого лекарства, не можешь ли ты хотя бы открыть мне, что может служить антиподом ужасному состоянию полного отвращения, убийственной прозорливости и безжалостной ясности?
Э р и к с и м а х. Я полагаю, любое неистовство, кроме приступов меланхолии.
С о к р а т. А еще?
Э р и к с и м а х. Опьянение и все иллюзии, внушаемые хмельными парами.
С о к р а т. Допустим. Но разве есть иные виды опьянения, вызванные не вином?
Э р и к с и м а х. Разумеется. Любовь, ненависть, жадность – тоже пьянят!.. Ощущение власти…
С о к р а т. Все это придает жизни вкус и краски. Но возможность ненавидеть, любить или обрести огромное богатство связана с игрой случая… Разве ты не видишь, Эриксимах, что из всех видов опьянения самое благородное, чуждое великой скуке есть опьянение действиями? Наши действия и особенно те, что приводят в действие наше тело, могут вводить нас в странное и восхитительное состояние… Оно полностью противоположно тому печальному состоянию, в каком мы оставили неподвижного и здравомыслящего наблюдателя, которого только что мысленно представляли себе.
Ф е д р. Но что, если каким-то чудом в нем вспыхнет внезапная страсть к танцу?.. Если ему вздумается променять свое здравомыслие на телесную легкость? А что, если, таким образом пытаясь внутренне измениться, он возжаждет вместо свободы суждения обрести свободу движения?
С о к р а т. Тогда одним махом он растолкует нам то, что мы силимся уяснить сейчас… Но я должен задать Эриксимаху еще один вопрос.
Э р и к с и м а х. Спрашивай что угодно, дорогой Сократ.
С о к р а т. Скажи мне тогда, мудрый врачеватель, сумевший своими странствиями и штудиями углубить познание всего живого: ты, о великий знаток форм и капризов природы, ты, прославивший себя в определении зверей и замечательных растений (вредных и полезных, утоляющих боли и чудодейственных; великолепных и гадких, смехотворных, а также сомнительных и даже таких, коих вовсе не существует), скажи же мне, не доводилось ли тебе слышать о диковинных животных, которые водятся и благоденствуют прямо в пламени?
Э р и к с и м а х. Разумеется!.. Их внешность и повадки, милый Сократ, давно изучены, хотя совсем недавно сам факт их существования кое-кем оспаривался. Я часто описываю их моим ученикам, но при этом не имел возможности наблюдать их воочию.