Э р и к с и м а х. Приготовьтесь же… Тише, тише!
Ф е д р. О дивное мгновение… Эта тишина – само противоречье… Как тут не воскликнуть: «Тише!»?
С о к р а т. Воистину девственный миг. А следом другой, когда у каждого зрителя, застывшего в ожидании, должно что-то оборваться в душе… Что-то должно оборваться… И все же – оборваться и соединиться вновь.
Э р и к с и м а х. О Атиктея, как ты прекрасна в этом предвкушении неизбежного!
Ф е д р. Похоже, что музыка вновь овладевает ею, но уже по-иному, будто подхватывает ее…
Э р и к с и м а х. Музыка меняет ей душу.
С о к р а т. В этот миг, которому предстоит умереть, вы, о Музы, вы – всемогущие владычицы! Как замерли в сладостном ожидании дыхание и сердце!.. Она лишается притяжения, оно падает к ее ногам, это явственно видно, когда бесшумно ниспадает покрывало. Нам следует наблюдать ее тело лишь в движении.
Э р и к с и м а х. Ее глаза вернулись к свету…
Ф е д р. Так насладимся же тем редкостным мгновением, когда в ней пробуждается новый порыв!.. Так птица, достигнув края кровли, отталкивается от дивного мрамора и устремляется в полет…
Э р и к с и м а х. Больше всего на свете я люблю то, чему только предстоит свершиться. И даже в любви нет ничего сладостнее первых чувств. Всякому времени дня я предпочту зарю. Вот почему я столь упоенно наблюдаю, как в этой смертной пробуждается божественное движение. Взгляните!.. Оно зарождается из этого скользящего взора, и вот уже это личико с чуткими ноздрями склоняется к ярко освещенному плечу. И все прекрасное естество ее стройного и мускулистого тела, от головы до кончиков пальцев, постепенно напрягается, изгибается и трепещет… Она медленно прочерчивает в воздухе начало прыжка… Заставляет нас затаить дыхание вплоть до мгновения, когда резко взовьется вверх, отвечая на неожиданные и долгожданные раскаты волнующих душу кимвалов!..
С о к р а т. А, вот и она, наконец! Она проникает в особый, недостижимый мир! О друзья мои, как подвластны наши души ее очарованию, как равно открыты ему и покорены им!.. Как дружно насыщаются они этим прекрасным зрелищем!
Э р и к с и м а х. Она вся обращается в танец, вся отдается движению!
Ф е д р. Сперва кажется, что своими наполненными смыслом шагами она стирает с лица земли всю усталость, всю бессмыслицу… И вот уже чудится, что она переселяется куда-то за пределы обыденного, словно вьет гнездо сплетением своих белоснежных рук… А теперь, приглядитесь, не кажется ли вам, что своими стопами она прядет ковер ощущений, неподвластный описанию?.. Скрещивает свои ножки так и эдак, оплетая всю землю кантиленой движений… О прелестный узор,
С о к р а т. А теперь твои уста завидуют красноречию этих дивных ножек! Как бы ты хотел, чтобы слова твои были бы столь же крылаты, а речи богаты столь же живыми фиоритурами, как прыжки этих ножек!
Ф е д р. Я?..
Э р и к с и м а х. Он грезил лишь о том, как бы нежно пощекотать клювом этих земных голубок!.. И все потому, что страстно предан созерцанию танца. Как это естественно, Сократ, и как воистину загадочно!.. Наш Федр всецело ослеплен движениями и блестящими пируэтами, которыми славятся ножки Атиктеи; он пожирает их восторженным взглядом, тянется к ним всем телом, чувствует, как на его губах мелькают быстрые тени оникса! Не оправдывайся, милый Федр, и ни в коей мере не смущайся!.. В твоих чувствах нет ничего бесславного или зазорного, они вполне приличествуют внутреннему устройству нас, смертных. Разве не воплощаем мы некую здравую фантазию? Разве наша живая система не есть противоречие, действующее несмотря ни на что и приводимое в движение хаосом? Разве события, желания, мысли не сочетаются в нас самым безусловным и непостижимым образом?.. Какая несообразность причин и следствий!..
Ф е д р. Но ты сам прекрасно разъяснил то, что я так простодушно почувствовал…
С о к р а т. Милый Федр, по правде сказать, твое волнение не было беспричинным. Чем дольше взираю я на эту невыразимо прекрасную танцовщицу, тем больше рассуждаю о чудесном. Меня поражает, как природа сумела наделить столь хрупкую и изящную девушку такой невероятной силой и живостью движений. Геркулес, обращенный в ласточку, – существует ли подобный миф? И как ее крохотная головка, крепкая, как молодая сосновая шишечка, способна постоянно управлять этой нескончаемой перекличкой, диалогом рук и ног, порождать эти ошеломляющие импульсы, которые она творит и воспроизводит, неустанно отвергает, вновь обретает их в музыке и тут же воссоздает уже открыто, на сцене?