Эстетика

Эта пассивная способность, независимая от размышления, – источник наших страстей и заблуждений; она не только подчинена нашей воле, но, напротив, обусловливает ее, толкая нас к одним предметам, отвращая от других, в зависимости от того, как она их нам рисует. Представление об опасности внушает страх, представление о хорошем возбуждает бурные желания, одно только воображение разжигает пыл честолюбия, распрей, фанатизма, оно одно множит душевные болезни, побуждая слабый мозг, сильно чем-либо пораженный, вообразить, что тело, частью которого он является, стало неким иным телом; оно одно заставляло многих думать, что они в самом деле одержимы или околдованы и что они, действительно, летали на шабаш, если им говорили, что они туда летали. Этот род рабски угодливого воображения – обычный удел непросвещенного народа; сильное воображение некоторых людей использовало его как орудие господства. То же пассивное воображение, свойственное умам неустойчивым, подчас приводит к тому, что в детских головах обнаруживаются явные следы впечатлений матери – тому есть множество примеров. Пишущий эту статью сам видел случаи столь поразительные, что мог бы в них усомниться, если бы не верил собственным глазам. Это действие воображения совершенно необъяснимо, как, впрочем, и все, что совершает природа. Не намного понятнее, как происходит восприятие, как нами удерживаются воспринятые образы, как они нами упорядочиваются; между нами и пружинами нашего бытия – бесконечность.

Активное воображение – это воображение, соединяющее с памятью размышление и соображение. Оно сближает далекие предметы, оно разделяет те, которые перемешаны, сочетает их, преобразует; кажется, что оно творит, меж тем как на самом деле оно только упорядочивает, ибо человеку не дано творить представления; он может лишь изменять их.

Активное воображение является, таким образом, в сущности, способностью, столь же нам неподвластной, как и воображение пассивное; одно из доказательств этой неподвластности в том, что, если вы предложите ста людям, в равной мере невежественным, вообразить новую машину, девяносто девять из них, как они ни будут стараться, не вообразят ничего. А коли сотый что-то вообразит, не очевидно ли, что он наделен особым даром? Этот дар именуется «гением», и мы усматриваем в нем нечто вдохновенное, божественное.

Этот дар природы проявляется как творческое воображение в искусстве, в построении картины или поэмы. Творческое воображение тоже не может обойтись без памяти, но пользуется ею как орудием, с помощью которого создает свои творения.

Увидев, как с помощью палки поднимают большой камень, который руками невозможно было сдвинуть, активное воображение придумало рычаги, а затем и сложные движущие силы, которые суть не что иное, как скрытые рычаги; чтобы построить машину, необходимо сначала нарисовать себе в уме и машину и ее действие.

Отнюдь не о таком воображении в простонародье говорят, что оно, как и память, – враг разумения. Его действие, напротив, неотделимо от глубины разумения, оно непрестанно сочетает свои образы, исправляет свои ошибки, возводит все свои здания в строгом порядке. Поразительное воображение проявляется в прикладной математике; у Архимеда воображение было развито не менее, чем у Гомера. С помощью воображения поэт творит своих героев, наделяет их характерами, страстями, придумывает фабулу, усложняет завязку, подготавливает развязку, этот труд требует также глубочайшего и в то же время тончайшего разумения.

Все, связанное с творческим воображением, требует искусности, даже роман. К тем, кому искусности не хватает, умы образованные питают презрение. Басням Эзопа присуща здравость суждения, ими не устанут наслаждаться все народы. В волшебных сказках берет верх воображение, но к вымыслам воображения, лишенным упорядоченности и здравомыслия, нельзя отнестись с уважением, волшебные сказки читают, потакая собственной слабости, однако осуждают разумом.

Второй вид активного воображения – это образное воображение; обычно именно его-то и именуют воображением. Оно сообщает особую прелесть беседе, ибо непрестанно привносит в нее то, что людям всего любезней, – новую пищу для ума. Оно живописует то, что холодный ум едва намечает, оно подсказывает самые убедительные доводы, оно подыскивает примеры, и когда такой талант проявляет себя с чувством меры, подобающей любому таланту, он покоряет общество. […]

В поэзии образное воображение должно главенствовать больше, чем где-либо. В прочих родах словесности оно приятно, здесь – необходимо. Гомеру, Горацию, Вергилию почти всегда присуща образность, даже тогда, когда это незаметно. Трагедия менее нуждается в образах и живописных выражениях, нежели эпическая поэма или ода, но украшения такого рода, когда они к месту, чаще всего производят восхитительное впечатление в трагедии. Человек, не будучи поэтом[291] и решившись писать трагедию, может вложить в уста Ипполита слова: