Эстетика

Вы произносите слово «треугольник», но вы произносите лишь звук пустой, если не представляете себе при этом образ некоего треугольника. Идея треугольника возникла у вас, безусловно, потому только, что вы его видели, если вы зрячи, или осязали, если вы слепы. Вы не можете думать о треугольнике вообще, если ваше воображение не представляет себе, хотя бы смутно, какой-то треугольник. Вы заняты счетом, но нужно, чтобы вы себе представляли складываемые единицы, иначе будет работать только ваша рука.

Вы произносите отвлеченные понятия – «величие», «истина», «конечное», «бесконечное», но есть ли в слове «величие» что-либо, кроме движения вашего языка, сотрясающего воздух, если перед вами не стоит образ некоего величия? Что могут значить слова «истина», «ложь», если вы не заметили уже, благодаря вашим чувствам, что одна вещь, о существовании которой вам говорили, в самом деле существовала, а другая не существовала? И не на основе ли этого опыта вы создаете общую идею истины и лжи? И когда вас спрашивают, что вы понимаете под этими словами, можете ли вы не представлять себе некий чувственный образ, напоминающий, что вам доводилось слышать о том, что было, но нередко и о том, чего вовсе не было?

Разве не исходят ваши понятия «справедливого» и «несправедливого» из поступков, которые вам показались таковыми? Ребенком вы начали читать под руководством учителя, вам хотелось хорошо складывать слова, но складывали вы их плохо, учитель побил вас, вам это показалось весьма несправедливым. Вы видели, как рабочему отказывают в плате за его труд, и еще многое другое в том же роде. Разве отвлеченная идея справедливости и несправедливости не есть неясное соединение в вашем воображении всех этих случаев?

Разве «конечное» в вашем уме – не образ некоей меры, имеющей определенные пределы? А «бесконечное» – не образ той же самой меры, продолженной беспредельно? И разве все эти операции, совершающиеся в вас, не напоминают чтения книги? Вы читаете о разных вещах, не обращая никакого внимания на буквы алфавита, без которых, однако, вы не могли бы получить об этих вещах никакого представления; на мгновение сосредоточьтесь на буквах, по которым скользил ваш взгляд, и вы их заметите. Точно так же все ваши рассуждения, все ваши познания опираются на образы, запечатленные в вашем мозгу. Вы этого не замечаете, но остановитесь на мгновение, задумайтесь об этом, и вы увидите, что эти образы – основа всех ваших понятий. Предоставляю читателю взвесить, проверить и углубить эту идею.

Прославленный Аддисон начинает свои «Одиннадцать опытов о воображении», украсившие листки «Зрителя», с того, что только зрение поставляет идеи воображению. Следует, однако, признать, что к сему причастны и иные чувства. Слепорожденный слышит в своем воображении музыку, звуки которой не поражают уже его слуха, во сне он сидит за столом, предметы, которые сопротивлялись или покорялись его рукам, ведут себя точно так же и в его сознании.

Одно лишь зрение снабжает нас картинами, и поскольку это своего рода «осязание», достигающее звезд, огромная его протяженность больше обогащает воображение, чем все остальные чувства, вместе взятые.

Есть два рода воображения: одно только удерживает впечатления, другое сочетает полученные образы, различным образом комбинируя их. Первое получило название «пассивного воображения», второе – «активного». Пассивное немногим отлично от памяти, оно свойственно как людям, так и животным. Поэтому охотник и его пес в своих снах равно преследуют зверя, равно слышат звук рогов и один во сне вскрикивает, а другой повизгивает. И люди и животные в данном случае не просто предаются воспоминаниям, ибо сны никогда не бывают точным образом пережитого. Подобный вид воображения также сочетает предметы, однако действует при этом не разум, а память.

Это воображение не нуждается в помощи нашей воли ни во сне, ни наяву; оно рисует себе то, что видели наши глаза, слышит то, что мы слышали, осязает то, что мы осязали, независимо от нас, что-то при этом добавляет, что-то отбрасывает. Здесь властвует внутренняя необходимость, поэтому принято говорить, что «никто не хозяин своему воображению».

Все это достойно удивления и показывает, сколь ничтожна наша власть над собственным воображением. Как получается, что иногда во сне мы слагаем стройные и убедительные речи или стихи несравненно лучше, нежели могли бы сочинить на тот же предмет бодрствуя? Что порой мы даже решаем математические задачи? А ведь тут мы, безусловно, имеем дело с сочетанием идей, которые ни в коей мере от нас не зависят. Однако, если неоспоримо, что связные мысли рождаются во сне помимо нашей воли, кто заверит, что они и наяву не образуются таким же образом?

Существует ли человек, который может предвидеть, какая мысль придет к нему через минуту? Не даны ли нам идеи, наподобие движения мышц? И если бы отец Мальбранш ограничился утверждением, что все идеи даны в Боге[290], можно ли было бы это оспорить?