Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность

Талант, искусство, произведение. Отличие философии и искусства от науки можно — эскизно — выразить через фиксацию различий в тех требованиях, которые предъявляют своим служителям Философия, Искусство и Наука. В то время как философия и искусство требуют от них таланта и искусства, наука ожидает от своих рыцарей прежде всего надлежащей профессиональной подготовки, владения соответствующими (исследовательскими) умениями и навыками. Наука признает талант и искусство желательными для успеха научного предприятия «качествами» ученого, но не считает их необходимыми. Наука в целом не может обойтись без талантов, но этим не ставится под сомнение научность результатов исследования бесталанного ученого-специалиста. А вот бесталанный поэт — просто не поэт, а всего лишь «рифмоплет», и стихи, им написанные, прямого отношения к искусству поэзии не имеют. То же — и с философом[118]. Это отличие (подсказывает нам язык) проявляет себя еще и в том, что, говоря о философии и искусстве, мы говорим о философских и художественных произведениях как требующих от своего создателя искусства, особого мастерства, а рассуждая о научном познании, мы склонны говорить о трудах, работах и исследованиях(будь то монографии, статьи или трактаты), а не о научных «произведениях».

Под покровительством Эрота.Если отличие философии от искусства (как и общее для них отличие от науки) «бросается в глаза», то объединяющее их начало не лежит на поверхности и требует аналитических усилий для своего обнаружения[119]. Попробуем удержать тему общности философии и искусства через анализ еще одной присущей им особенности,по-прежнему используя в качестве фона для сопоставления научно-познавательное отношение к миру. Речь пойдет о любви.Известно, что философы издревле определили свое занятие через любовь к мудрости, софии. А художники? Разве ими не движет любовь к прекрасному и возвышенному? Разве не к прекрасному стремится художник? Разве его творчество не есть выражение жажды соединения с прекрасным самим по себе так же, как философское познание — выражение тяги к соединению с самим по себе мудрым? Допустим, это так[120]. А что же наука? Каково ее отношение к познаваемому предмету? Наука — это познание предметов ради удовлетворения любопытства или(и) воли к интеллектуальному господству над ними.

Но тут можно было бы задать такой вопрос: «Позвольте, а разве наука не есть любовь к знанию? И неужели философия (как и наука!) — это не познание и не любовь к знанию? Если так, то в эротическом плане философию и науку следует объединять под рубрикой интеллектуально-познавательной эротики и противопоставлять ей чувственно-выразительную любовь искусства!»

Ответим кратко: если научное познание и можно связать с любовью, то это, скорее, любовь к познанию как демонстрации мощи научного разума. Философия же (и искусство) стремится не к власти над своим предметом (будь то Истина или Красота), что, собственно, и невозможно, а к соединению с ним, к удержанию себя в открытости его Начала. И художник, и философ стремятся к воссоединению с началом философствования и с началом художественного творчества. Конечно, философ размышляет о «чём-то», а художник выражает в своем творчестве «что-то», и оба они при этом стремятся к его у-держанию-со-хранению, но это у-держание как со-хранение предмета не есть его расчленение-с-целью-овладения, не есть его полная рационализация, позволяющая «владеть и распоряжаться» (идеально или реально) познанным предметом. Речь здесь идет не об «овладении» предметом, а о его со-хранении посредством смыслового или эстетического удержания в горизонте открытости его начала: будь оно его красотой или его истиной[121]. Таким образом, и философия, и искусство устремлены к непредметному началу предметного.

Тайные начала. Когда мы говорим о непредметном как цели стремления — а красота, истина, бытие, сознание, совесть, взятые сами по себе, именно таковы, — то тем самым мы сразу же исключаем возможность овладения ими и их поглощения. Эти цели — загадки, которые не могут быть отгаданы. Это значит: предположено нечто таинственное, то, с чем мы как-то соприкасаемся, но что в принципе не может быть нам подчинено, нами разгадано, именно потому, что мы сами подчинены ему изначально, «погружены» в него как в собственное Начало, долженствующее, как беспредметное, оставаться для нас вечно влекущей тайной.