Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Однако, что осложняет нравственный прогресс человечества, что тормозит, затрудняет его? Ответить на этот вопрос можно, лишь уяснив себе культурологическую концепцию Овсянико-Куликовского как некое системное целое. Роль главных устоев концепции играют следующие положения.

Как в биологической науке (и медицине), так и в теории и истории культуры центральное место занимают оппозиции «норма/патология», «здоровье/болезнь». Причём, анормальное, патологическое, болезненное играет, пожалуй, даже более фундаментальную роль, чем его гармоническая противоположность.

В качестве обоснования и развития этой идеи автором предложена такая периодизация ретроспективы «человека разумного». Начальный, базисный этап – зверство, животное состояние. Следующий период, охватывающий львиную часть исторического времени, культурной эволюции – это период становления человечества, его предыстория. Длительный этот этап исполнен, во-первых, атавизмов зверства («дурная наследственность»), во-вторых, «болезней роста», в-третьих – проявлений регресса, вырождения. Поэтому его можно назвать, по примеру Э. Ренана, периодом сумасшествия, безумия человечества. И только на этапе новейшей истории начинает доминировать прогресс как особая форма развития, как свидетельство утверждения главных атрибутов человечности – разума и морали. Фактически, всё становление человечества есть процесс выздоровления, выхода из безумия.

Картина, нарисованная Овсянико-Куликовским, не только беспощадна в своей реалистической правдивости, но и имеет явный уклон в сторону негативистского взгляда на человеческое прошлое. Иллюстративного материала у автора, специально изучавшего эпохи дикости, варварства, ранней и зрелой цивилизации, древние обычаи и ритуалы (подчас невероятно жестокие), хватало с избытком.

Тем не менее, взгляд в будущее человечества у Овсянико-Куликовского достаточно оптимистичен. Ибо, как ни велики и сильны рецидивы прошлого зверства в настоящем, как ни остры болезни роста и регрессивные тенденции, – разум (наука) и мораль (человечность), упрочив свой союз и узы взаимопроникновения, способны, в чём он был убеждён, преодолеть, обезвредить со временем большинство негативных проявлений.

Наиболее впечатляющий образец соединения научности и гуманности в деле «врачевания» отдельных людей и всего общества являет собой, по мысли учёного, медицина, в частности – психиатрия. Современная жизнь человечества, современная культура также полны болезненных и патологических проявлений – неврозов, психозов и т. д.; их надо мудро и гуманно лечить, опираясь на завоевания науки и критерии высокой человеческой морали.

В своей культурологической концепции Овсянико-Кульковский стремится избежать опасности утилитаризма, сопутствующей обычно позитивистской методологии. Он пишет: «…Человечество давно уже пришло к признанию морального блага, как и блага интеллектуального, то есть «Добра» и «Истины», за нечто самоценное и самодовлеющее, в самом себе заключающее оправдание своей общепризнательности»[208]. Нетрудно заметить, однако, что само это высказывание внутренне противоречиво. Самоценность – самоценностью, а всё же над нею возвышается критерий блага. В этом смысле можно сказать, что Овсянико-Куликовский возрождает платоновскую традицию, платоновскую иерархию понятий, в которой идея блага занимала верховное место. С той, правда, разницей, что у отечественного учёного общую основу науки и морали составляет не идея в платоновском смысле, а человеческая психология, приведённая к определённой мере – мере телесного и душевного здоровья. Она и есть то «благо» для Овсянико-Куликовского, которому соподчинены такие сферы культуры, как наука и мораль.

Красота же, согласно взглядам учёного, – это чисто субъективная видимость, не вытекающая из сущности предмета, не укоренённая в нем. Она есть форма одобрения соответствующих объектов, опосредованная действием разного рода социальных факторов. Последние меняются при переходе от одного социума к другому, от эпохи к эпохе. Красота, стало быть, целиком состоит «из условностей и фикций»[209]. И если за калейдоскопической сменой представлений о красоте всё же можно разглядеть некую детерминирующую основу, некоторую объективную логику, то ею может быть лишь эволюция половых чувств – биологических по природе и социально – изменчивых по форме своего проявления. Поэтому следует «водворить её (красоту. – В. К.) на место жительства, – в область костюмов, шляпок, причесок, украшений, безделушек, румян, белил и т. д. и т. д.!»[210].

Далее учёный производит довольно логичное умозаключение. Если красота сугубо социальна и аксиологична, если она безнадёжно релятивна и субъективна, то, как не имеющая объективного значения, она должна быть устранена, отброшена на периферию человеческого бытия, да и бытия вообще. В знаменитой «триаде» ей не место.