Эстонская новелла XIX—XX веков

— Пойдем-ка, Рейн! — Яак глядит вверх, трудно было ему это вымолвить.

Его спутник смотрит на него вопросительно — не потому, что удивляется его словам, он как раз хотел сказать то же самое; просто Рейн, глядя на товарища, чувствует себя смелее.

— Потонем мы с тобою, Яак.

— Потонем — значит, на то воля божья, Рейн.

И снова мужики мерят взглядом пустынное ледяное поле. Дорога на льду отмечена вехами, оба они ходоки хорошие, к вечеру, пожалуй, доберутся домой.

— Я пойду, Яак.

— Я тоже!

Либо потонем, либо нет, Яак.

— Либо жизнь, либо смерть, Рейн. У меня дома жена на сносях, вдруг помрет, пока я буду ледоход пережидать, и я ее больше не увижу!

Держась за руки, Яак и Рейн смело пускаются в путь. Сильный южный ветер дует им в бок, густые тучи затягивают небо, но сердца у мужиков храбрые, кости крепкие, и вскоре уже немалая часть ледяного пространства остается у них за спиной. Все как будто идет хорошо. Тучи не пугают их, к полудню они уже проходят примерно серединой озера. Лед, хоть и покрылся водой, держится еще крепко.

Но вот густо повалили мокрые хлопья. Ветер воет все сильнее и метет мужикам снег прямо в глаза. Они едва различают сухие прутики вех. Оба немного струсили, но бодро шагают вперед. Судя по времени, пройдено уже более половины пути, но из-за сильного ветра идти страшно трудно. Он треплет одежду, рвет полы, точно негодуя, что люди не хотят ему уступать.

А там… что это? Вдали что-то шумит…

Яак и Рейн останавливаются как вкопанные и прислушиваются… И правда — сквозь вой ветра доносится шум… это вода! Озеро вскрывается. Мужикам пока еще не видно, как ломается лед, но они понимают, что происходит там, вдали: вода пенится, льдины пляшут, волны с треском отламывают от ледяного поля кусок за куском — ужас, ужас!

— Пропали мы, Яак! — вскрикивает Рейн, снимает шапку и читает «Отче наш». — Вперед, Яак! — кричит он потом.

Мужики спешат, шум усиливается. Лед стонет и дрожит у них под ногами. Вперед, вперед, скорее, скорее!

На минуту оба останавливаются. Снимают с себя пояса, связывают их концами, но так как этого недостаточно, разрезают свои котомки на полосы, скручивают их и добавляют к поясам. Каждый наматывает себе конец пояса на руку. Провалится один — другой его вытащит. Лед под ногами вот-вот треснет. Все это они проделывают в страшной спешке. Они клянутся друг другу: тот, кому удастся спастись, позаботится о жене и детях погибшего. Вперед, вперед! Шум все нарастает, ветер превращается в бурю, снег валит как из мешка — о боже, о боже!

— Я пожертвую на церковь люстру, если останусь жив! — кричит Рейн.

— О, господи!

Яак ничего не говорит, но в душе дает обет, если господь его спасет, никогда больше не бить жену, не кропить лен, связанный в лейзики[3], водой, чтобы обмануть купца, не пасти по ночам лошадь на соседском выгоне, не дремать в церкви во время проповеди, не примешивать мякину в зерно, сдавая его в волостной амбар, — никогда, никогда больше не сделает он ничего подобного.

Если бы в ту минуту какой-нибудь усердный пастырь мог заглянуть в сердца мужиков — как бы он порадовался!

— Скорее, скорее, о, боже, о, боже!

— О, господи Иисусе!

Еще хоть час — и им удастся спастись. Но уже отчетливо слышен треск льда — о, господи, хоть бы один часок! Берег, как видно, уже недалеко. Скорее, скорее!..

Вода брызжет из-под ног, весь лед залит водой. Вон уже чернеет башня лохусууской церкви, но видна уже и сплошная полоса воды.

До берега верст пять…

Лед колеблется, стонет, в нем появляются трещины. Хотя бы полчасика еще — о, господи!

До берега одна верста…

Лед прогибается под ногами — чувствуется, что он рыхлый, как каша; пока он еще держится, но достаточно одного сильного удара волны — и он может проломиться! Одно слово на устах у мужиков, одно лишь слово: боже!

До берега полверсты…

Мужики перепрыгивают с одной льдины на другую, не раз уже вытаскивали они друг друга из воды, но все еще борются за победу жизнь или смерть.

До берега еще…

— А-а, черт, берег! — свалившись со льдины и стоя по колено в воде, кричит Рейн. Яак, берег, черт возьми! У меня уже дно под ногами!

«Люстра-то люстрой», — размышляет Рейн и вместо люстры жертвует на храм маленький подсвечник.

А через неделю Яак, готовясь свезти купцу лен для продажи, каждый лейзик спрыскивает мокрым веником: «Подати большие, а для купца рубль-другой ничего не значит».

1893

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Все рассказы начинаются с того, что где-то происходит нечто необыкновенное, что где-то должно случиться или уже случилось нечто, имевшее необычайные последствия.

В этом рассказе нет никаких исключительных событий; в нем будет идти речь только о бедной Мари из Пунасоо.

А в жизни такой пунасооской Мари действительно ничего особенного не случилось, ни в начале, ни в конце. Так, как жила она, жили и многие другие. Те крестики, что покрывают церковное кладбище, — одни поставлены сегодня, другие уже истлели, третьи покосились, четвертые и вовсе упали, — все они рассказывают о таких же Мари, которые некогда родились, жили и умерли, как и пунасооская Мари.