Эстонская новелла XIX—XX веков

Мать ее умерла, когда девочке было полгода; а когда Мари, ползая, упала с порога и расшибла себе лоб, ее взяла в приемыши жена пастуха. У них девочка и сидела на полу, на куске овчины, пока не стала ходить.

Отец Мари умер еще до ее рождения.

После того, как она попасла деревенских свиней да потом еще лет шесть подрастала, пришло к ней большое счастье, она сделалась хозяйкой хутора. Нужен ли бывал деревенским хозяйкам узор для ткани — они всегда находили его у пунасооской Мари; хотели ли матери кого-нибудь поставить девушкам в пример — называли Мари; мечтал ли кто стать зажиточным и счастливым — тот хотел походить на пунасооскую Мари; и если нищий где-либо находил приют, пусть даже в полночь, то бывало это в Пунасоо.

Пунасоо — так назывался хутор.

Когда муж Мари умер, осталось у нее пятеро сыновей. Самый старший, пастушок, распевал на лугу, самый младший — в люльке.

Остальные еще орали, нередко все сразу.

Одному Мари нарезала хлеба, другого пеленала, третьему подвязывала нагрудничек, отмеривала батракам зерно для посева, заботилась о том, чтобы долг в кредитную кассу каждый год бывал уплачен, хотя муж при первом взносе за участок отдал все, что у них было, до последнего рубля.

Поговаривали, будто Мари строга к своим детям. Попробуй-ка, справься с мальчишками, попробуй — тогда и говори. Да еще если их пятеро. Тут тесемка от башмака на самострел натянута, там веревка с прялки срезана — деревянной лошадке на уздечку, брюква потоптана, на бане крыша провалена. Куда ни глянешь, везде подзатыльник нужен.

Но Мари вырастила сыновей, а так как в те времена от солдатчины можно было избавляться разными способами, то Мари одного оставила хозяином хутора, второго пристроила хозяину в помощники, третьего к лекарю — оспу прививать, четвертого к кому-то в приемыши, пятого в учителя.

Все остались «с ней», и она при этом ни к чьей помощи не прибегала; так же, как и раньше, воспитывая сыновей, никому на них не жаловалась.

Сыновья вытянулись стройными сосенками, а мать от старости сгорбилась. Мать не требовала от них никакой благодарности, сыновьям же и в голову не приходило ее благодарить. Мать одаривала их всякими гостинцами даже тогда, когда сыновья уже сами стали хозяевами. Никому она не говорила: уплати мне за это!

Но вот наступили для Мари тяжелые времена. Четверо ее сыновей умерли в один год. Всех проводила она на кладбище. Что она делала дома — никто не видел… но она ни к кому не бегала плакать.

Когда загорелся от удара молнии ее дом, где хозяином был старший сын, только одну Мари и вынесли из огня, строения сгорели дотла.

Новый хозяин усадьбы отвел Мари хибарку.

Когда теперь Мари по воскресеньям бредет с клюкой на гору, в церковь, люди говорят ей:

— Да попроси ты денег из волостной приютской кассы. Тебе же полагается.

Тогда Мари спокойно взглядывает на говорящего и отвечает:

— Пока пальцы спицы держат, ничего мне не нужно.

— Кто ж тебе даст?

— Да вот и вчера хозяйка дала ломтик хлебца и крыночку молока. Много ли мне, старому человеку, надо.

Такова повесть о бедной Мари из Пунасоо.

1893

АУГУСТ КИТЦБЕРГ ДЕСЯТЬ КОПЕЕК © Перевод К. Педая

Он грузно приподнялся, с усилием. Даже не приподнялся, а лишь сдвинулся с места и медленно повернулся, очень медленно, наподобие ветряной мельницы, когда ее устанавливает по ветру рука мельника. Каждое движение пастора было растянутым, тяжелым и спокойным, будто он и не живой вовсе, будто по его сосудам текла не кровь, а лишь медлительно-божественный покой.

Он сам и все кругом — словно застыло. Все казалось монументальным, недвижным и напоминало горы, которые не стронуть с места. Тяжело отвисли его щеки, подбородок, тяжело свисало с костей его тело. Тяжелым и гнетущим был старый, обитый черной кожей письменный стол, за которым он сидел; тяжело давили на стол книги; тяжелыми были старомодные медные подсвечники на столе; тяжелой была и большая, отлитая из олова чернильница между ними. Тяжелой и давящей была даже старая печь из зеленого кафеля в углу, в нише которой одиноко грустила большая пузатая бутылка из толстого стекла.

Насчет этой бутылки мнения прихожан расходились. Одни предполагали, что в ней настаивается вишня, другие говорили, что там хранится церковное вино. Оба предположения были ошибочными: бутылка содержала всего лишь чернила. Они стояли в теплом месте, чтобы порошок как следует растворился.

Сверху тяжко нависали плотно уложенные потолочные балки. Такие балки ставили еще в прошлом веке. Сто лет было комнате, старыми были и предметы в ней, ибо церковники бережливы, а эта семья из поколения в поколение служила в этой церкви уже двести или даже более лет.

Пастор протянул руку к шкафчику за своей спиной, чтобы достать шкатулку из дорогого дерева, где лежали отрезанные кончики сигар, похожие на горошины. Затем он взял со стола трубку и начал крошить в нее обрезки, разминая их пальцами.