Эта гиблая жизнь

– У меня есть средство от утомления, – «гитарист» зашел за спинку ее кресла и прошептал в самое ухо: – Только не смейтесь, я серьезно. Утраченную бодрость возвращает обыкновенная зевота. Закройте глаза, склоните голову, – Валя вдруг почувствовала, как мужские руки легко коснулись ее головы; она даже не успела выразить свое негодование, раскрыла рот... – Склоните голову на правое плечо и..., правильно, – держите рот раскрытым! Пока не почувствуете желание зевнуть. Расслабьте мышцы плеч, – пальцы Степанова уже разминали ее плечи. – Опустите руки вдоль тела, головку склоните на грудь... – это было даже более, чем заигрывание.

«Что он делает? – вяло подумалось ей, но вся эта спешка, необходимость работать, укладываться в определенные часы, – куда-то пропали. Было лишь чье-то горячее дыхание возле виска, шеи... – Подруги советуют: пусть жизнь течет сама по себе. Как это? Нужно делать то, что хочется, и не делать того, чего не хочется? Но это можно лишь в отпуске...»

Горячий поцелуй вдруг ожег ее шею, и голова ее закружилась.

Дверь открылась, и в кабинет шагнула бабушка-австриячка. То, что она увидела – если она только успела что-то заметить, – не произвело на нее никакого впечатления. По-крайней мере, речь она завела совсем об иных материях:

– В России, девочка, первый спутник сделали. Здесь люди талантливые и сердечные. Я легко сняла квартиру в Митино...

– Зачем вы бежали из Австрии, Федора Илларионовна? – почти простонал Степанов, стоявший уже на почтительном расстоянии от Вали.

– Там националисты, – ответила бабушка. – Так вот, сударь и сударыня вы мои! Шесть одеял, две перины пуховые, подушки – приданное детям, – где это все? Вторую неделю сплю без простыни! Но я верю в вас, девочка. Вы мне поможете.

– Конечно, – Валя встала с кресла и поспешила выпроводить русскую австриячку, – обязательно помогу. Сегодня пойдете на повторный досмотр.

– Молодой человек, у меня кончилась «Ява», – сказала бабушка, оглядываясь. – В буфете нет. У вас есть «Ява»?

Оказавшись в коридоре, Валя поняла: сегодня работы уже не будет. И возвращаться назад, в свой кабинет, сил не было. Расслабленная, словно в забытьи, все еще чувствуя в теле некую истому, она пошла по коридору в сторону кафе. Потом вдруг вспомнила, что уже время оперативки, о которой она совершенно забыла.

А вокруг кипела жизнь.

– Что это? Что? Утром никто не помнит, что было вчера, отказываются от своих слов, – шептал маленький поляк Рихард, бегая по узким коридорам, обливаясь потом. Очень бледный. Он бегал уже давно, и все привыкли к его бегу, и никто внимания уже не обращал на его мельтешение. Лишь изредка кто-нибудь провожал взглядом его сухую стройную фигурку, ладно упакованную в светлый костюм, и сакраментально изрекал: «Таможня не дает добро». – Мне нужен Трубников. Говорят, он ездил за документами в главный офис, – выходил из себя ошалевший поляк.

– Дима Трубников, – меццо-сопрано девушки-диспетчера звенело в ушах, – немедленно пройдите на рабочее место.

Дима, крепкий бычок, коротко стриженный, с массивным лбом, вышел из отдела валютного контроля, держа за горлышко бутылку шампанского, и встретился с Валей. Протянул ей сережку:

– На, отдай австриячке, инспекторы нашли. – Полусладкий мой, – сказала Валя, взяв находку, – у меня принтер не работает. Зашел бы, посмотрел.

– А монитор протирала? 

– Да.

– А по принтеру стучала? Да?! Ну, тогда не зна-аю... – и он хотел уйти, но к нему подбежал поляк.

– Извините, это вы Трубников?

Дима сразу отрекся:

– Нет. 

– Как «нет»? – На Рихарда было тяжко смотреть: очки сползли на нос, глаза блестели нездоровым лихорадочным блеском, и с него градом катился пот. Накануне он впервые за много дней принял душ, приободрился, забегал еще быстрее и... простыл. – Кто это был? – спросил поляк, когда Дима скрылся в брокерском отделе.

– Трубников, – призналась Валя, и ей стало ужасно стыдно. Правда, ненадолго; из столбняка ее вывел голос Федоры Илларионовны:

– Я очень люблю Россию. Мы всей семьей читали Пушкина и Лермонтова...

Валя прошла в совершенно прокуренное фойе. «Гитарист» уже был здесь.

– А Достоевского читали? – спросил Степанов.

– Нет, – ответила ему бабушка.

– Не любите? Нет.

– Странно, что вы из Австрии. Я знаю лишь одну страну, где его не любят. Это Израиль.

– Вы антисемит? – живо поинтересовалась австрийская бабушка.

– Что вы! Разве может интеллектуальный человек... – Степанов решил уйти от скользкой и неприличной темы. – ... А вы все-таки надеетесь получить свои... мебеля сегодня?

– До заката солнца буду сидеть, – бабушка вздохнула и потеребила ухо, с которого пропала сережка. – На старинном зеркале трещина. Стульев нет, теперь еще и сережка.

– А почему вы сняли квартиру, а не купили? – спросил кто-то.

– Я везла деньги на квартиру. В Польше их украли. А потом, ночью, судари мои, меняли колеса у вагонов. Нас вывели в темноту и повели. Я думала, расстреливать, – старушка вдруг всхлипнула.

По коридорам опять разносится приказ разгневанной девушки-диспетчера:

– Дима Трубников, пройдите к своему рабочему месту.