Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

13 августа, П.П.Подъяпольскому, с борта парохода: «Закончил часть дел африканских: Алжир, Тунис, Марокко. Видел и кланялся от Вас Сахаре. Она мне очень приглянулась. Не люблю ни моря, ни пустыни. Первого боюсь. А пустыня пуста. Но чудны оазисы финиковых пальм. И от них не хотел уходить. Видел несметное число гордых пальм. По пустыне, как и в Азии, катаются дикие арбузы – колоцинты. А теперь в Азию. Постигаю понемногу философию бытия, т. е. происхождения. Она упирается в Восток. Всем привет».

14 августа, Е.И.Барулиной: «Приехав в Марсель, узнал, что немедленно идет пароход в Грецию. Житья моей греческой визе осталось 8 дней. И иного выхода нет, как ехать в Грецию, а там просить о продлении визы. В Греции я никого не знаю. И язык мне чужой. Думаю, пробуду недели две. А оттуда буду пробираться в Сирию и Палестину. Там определится судьба дальнейшего плавания».

16 августа, ей же, на пути в Грецию: «3-й день из Марселя. По счастью, пароход не качает и можно читать и писать. <…> В Греции надо собрать сортовой материал и повидать Фессалию и Македонию – два центра культуры хлебов. Надо бы взглянуть и на Крит – там раскопки Эванса[335] – лабиринт Кносса и пр., но еще не знаю, как выйдет. Из Греции в зависимости от пароходов – в Сирию или Палестину и даже, м. б., на Кипр. Знакомств у меня в этих странах нет. Сирия на военном положении, и по опыту боюсь, что не смогу сделать всего, что хотелось бы. <…>

Форсированно штудирую литературу по Средиземью. Тут что ни шаг, то история. Финикияне, Карфаген, Эллада, Рим, Александр] Македонский, этруски, праэллины, Египет. Мне надо немного ото всего, но немногое трудно найти.

Как видишь, милая, я продвигаюсь быстро, по расписанию, 5 виз – день в день.

<…> Теперь еду в другие страны, где придется наводить экономию, но пока финансовая сторона обстоит благополучно. Самое неприятное – это положение россиянина в пространстве в атмосфере подозрения и наблюдения, и полного бесправия. Когда есть знакомства, как в Алжире, Тунисе – это еще ничего, но без таковых трудно. Ни к какому консулу, ни в посольство обращаться нельзя. В Африке обо мне целое досье бумаг в соответствующих учреждениях. Попробуем всё преодолеть <…>. Если не будет качать, буду писать, начну “Средиземноморский очаг земледелия”. Но душно и заниматься трудно».

17 августа, ей же: «По счастью, пароход не качает. Читаю и пишу третий день. Начитался истории. Даже во сне вижу стены Дамаска и переживаю век Перикла. С Авраамом пересекал пустыню Сирийскую. Завтра в Афинах».

19 августа, В.Е.Писареву: «Посылаю Вам для сохранения (передайте Шаллерт) пример некоторого внимания к скромному ботанику со стороны здешних россиян. Из него Вы увидите, как надо быть здесь осторожным со всех сторон».

Приклеена вырезка из газеты, с пометкой «Руль. 15/VTII» («Руль» – одна из ведущих газет русской эмиграции в Берлине):

«Большевики, забывшие одно время Алжир, снова зашевелились. Появляются какие-то профессора, интересующиеся Марокко и проникающие будто бы с научной целью. Интересно, что эти “ученые” как-то случайно выкапывают в Алжире неизвестных русской колонии русских проводников из Марокко. Интересно еще и то, что бумаги у этих господ оказываются еще в Париже приведенными в такой порядок, что придраться решительно не к чему».

7.

В Греции Вавилова еще больше поразил контраст между величием далекого прошлого и убогостью настоящего. В Ботаническом институте в Афинах он узнал, что главные гербарии по Греции и вообще по Балканам находятся в Лондоне, в Женеве, в Германии. Скромный гербарий института представлял лишь жалкие фрагменты греческой флоры, и тот был изъеден насекомыми.

Афины производили впечатление заброшенности и убогости. Единственная отрада – развалины Акрополя. Особое внимание привлек отлично сохранившийся барельеф Бахуса с великолепным изображением виноградной лозы.

Бахус – бог растительности, виноградарства и виноделия, а виноград и масличное дерево – две основные культуры в окрестностях Афин, виноделие – важнейшая отрасль хозяйства. А вот вино показалось ему отвратительным – из-за привкуса смолы, которую добавляли в него для лучшей сохранности. Такова традиция, идущая из далекой древности. Такое вино «потребляли, вероятно, в большом количестве, еще во времена Перикла, Сократа, Гераклита и Аристотеля»[336]. Ради лучшего контакта с местными жителями ему приходилось не раз угощаться этим вином и нахваливать его.