«Эта песня в душе моей сызмальства…»

Вы не ушли, как говорится,
                                               в мир иной –
в ту пустоту,
                      где Млечный путь известкой

пылится под ногой,

                                  врезаясь в звезды…
И дело ни в авансе, ни в пивной.
Затягивая намертво узлы,
кралась по коридору ночь-воровка,
висели вы на скрюченной веревке,
как колокола вырванный язык.
Маячил рядом черный человек –
в игре слепой пробившаяся пешка:
в усах змеилась злобная усмешка,
и кровью рдел под сапогами снег.
У сатаны пощады не проси,
бунтуй, поэт,
                       когда алтарь твой сломан,
и раны исцеляй сыновним словом
измызганной, истасканной Руси!
И слово всуе зря другой певец,
соперник по российскому Парнасу,
сказал в угоду правящему классу –
такой же ожидал его конец.
В такой же комнатенке прогудел
у утробе парового отопленья
внезапный выстрел эхом
                                            в отдаленье –
самообману, слепоте предел.
Нельзя на горло песне наступать –
отмщеньем отзовется в песне
                                                    слово –
и грохотом тюремного засова
или выстрелом глухим вернется
                                                        вспять!
Кто не платил за жизнь свою оброк
тирану словоблудьем и наветом,
тот остается на Руси поэтом
несет печать высокую –
                                            пророк.

1989

Марина Цветаева

Могилы нет Цветаевой Марины –
ее могилой стала вся земля.
И праведно ее стихи-молитвы
хоралами лесов и рощ звенят.

В них нет роптанья на несправедливость, –

поэты не рабы, чтобы роптать, –
в них упованье,
чтоб в годах продлилась
стихов необратимая тропа.

Она уводит в русское раздолье,

судьбой повелевает дорожить!..
Родиться под счастливою звездою –
не значит жизнь счастливую прожить.

1974, г. Набережные Челны

Весенние голоса

Желтая головка овсянки
поучает из межи росяной:
«Му-жи-к се-но
                             ве-зи и не тру-си,
му-жи-к се-но
                           ве-зи и не тру-си…»
Пестро-коричневый певчий дрозд
зорьку клюет, как рябины гроздь:
«Фи-липп, Фи-липп,
                                     при-ди, при-ди,
чай-пить, чай-пить,
Фи-липп, Фи-липп,
                                    при-ди, при-ди,
чай-пить, чай-пить…»
Чечевица – яйцо раскрашенное, –
облетая меня, расспрашивает:
«Ви-тю ви-дел,
                            Ви-тю видел,
Ви-тю ви-дел,
                            Ви-тю ви-дел?..»
Пеночка весело тенькает:
«Те-те-нь-ка,
                         те-те-нь-ка,
                                                те-те-нь-ка,
те-т-нь-ка,
                     те-те-нь-ка…»
Я не Филипп и сено не везу,
и друга Витю я давно не видел,
но, в это поле на рассвете выйдя,

я на щеке почувствовал слезу.

Здесь мой отец размашисто косил,
а рядом с ним, подбрасывая грабли,
я кошенину зубьями корябал
и сено в стог метал что было сил.
И так же – птичий свист в лугах,
                                                          лесах,
просвеченных отцовскою косой.
И в этих птичьих чистых голосах
я узнаю, как в детстве, голос свой.

1985

Начало зимы