Этаж-42

На рождественские праздники настала оттепель, потемнели поля, запахло мокрой землей. Жизнь в Визентале понемногу налаживалась, немецкие власти все уверенней брали в свои руки управление хозяйством, занимались трудоустройством безработных и тех, кто возвращался из плена. В сиротском доме уже не страдали от холода — Найдины солдаты набили полнехонький сарай лесным хворостом и сухостоем. Молодая воспитательница, всякий раз встречая «господина майора», приглашала его почаще заходить к ним в гости и сообщала, что дети уже знают несколько русских песенок, повеселели, отогрелись и хотят показать «господину майору» свой маленький концерт.

Под Новый год Найда с несколькими солдатами отправился в гости к детдомовцам.

Дом сиял огнями. В просторном зале кровати сдвинули к стенам, расставили рядами стулья — вот вам и сцена: играйте, веселитесь. Были здесь девушки из Визенталя, несколько немок постарше, солдаток, которые так и не дождались своих мужей и отважились, быть может впервые после войны, немного развлечься. Дети пели песни, водили хоровод, декламировали хором стихотворение, где рефреном звучали слова: «Эс лебе ди Совьет Унион!»[2] Найдины ребята принесли свой паек, разложили угощение на длинных столах между чашками с подслащенной водой, а для взрослых нашлось и немного вина, чтоб было веселей, как полагается в новогоднюю ночь.

Когда дети были уложены, взрослые еще долго сидели за столами. Завязалась дружеская беседа (больше, разумеется, с помощью жестов!), кто-то из голосистых солдат затянул песню, немки грустно слушали, вздыхали. Найде вспомнилась его харьковская юность, гулянье на Шатиловке, новогодние огни на площади Дзержинского, шумные толпы, музыка из громкоговорителей. Из дому Найда получил одно-единственное письмо, да и то от соседки: отец погиб в сорок первом в ополчении, мать не вынесла голодных лет оккупации. Обещали, что скоро дадут отпуск, а к кому он поедет? Кто его ждет? Четыре года войны казались целой прожитой жизнью, от которой в сердце остался пепел воспоминаний и незалеченные раны утрат.

Рядом с ним сидела молоденькая немка Эльза — худая, большеглазая, с выступающими скулами. Поделилась своей печалью: ее мужа убили во Франции еще в сороковом году, потом был у нее примак, из польских рабочих, которых посылали на работу в рейх, — красивый скромный парень, жил у нее на хуторе, и она его полюбила… Что теперь скрывать? Жили как супруги. Только боялись доноса, потому что за такие вещи — ему виселица, ей — концлагерь, позор и пытки «за измену нации». Одна вертихвостка, соседка Герта, вдова еще с польской кампании, прямо ей заявила: «Одну ночь он у меня, другую у тебя. А не хочешь — дам знать в гестапо». Эльза сказала ему: пусть решит, как им поступить. И он убежал, отправился на восток, в родные края. Герта потом бесновалась, но все-таки в гестапо не пошла. Только пьянствовала всю ночь и проклинала войну, лишившую ее мужа.

Унынием и безнадежностью веяло от этой женской исповеди, ей было стыдно рассказывать «господину майору» о своем наболевшем, печаль была в ее словах и тоска по любви.

Он проводил ее после вечеринки домой, несколько минут постояли молча, нужно было хоть что-то сказать на прощанье, ободрить женщину. Быть может, пообещать какую-то работу при комендатуре…

Вдруг вдали грохнул выстрел. Найда обернулся и увидел над домами багровое зарево. Его сразу осенила страшная догадка: «Дом сирот!» Эльза тоже испуганно смотрела на разливавшийся по небу кровавый отсвет, и в глазах ее было отчаяние.

Он смотрел на огненные отблески, видел, как краснеет от них снег, как загораются багрянцем стекла домов, а она держала его за локоть и говорила: «Не ходи. Я не пущу тебя…»

Мимо бежали солдаты, кто-то крикнул майору, что убит капитан Санин, Найда выхватил пистолет и тоже бросился в багровую пасть улицы. «Герман Вилле… — мелькнуло в голове. — Герман Вилле говорил, что они явятся, непременно явятся… Он не ошибся… Мерзавцы, недобитая сволочь!..»

Бой, собственно, уже окончился, а сиротский дом горел, рассеивая по городку трепещущие блики, выбрасывая дым из разбитых окон. Пожарная команда выламывала двери, крушила на крыше стропила перекрытий, сбрасывала вниз обугленные доски. По всему двору кучками сидели ребятишки, возле них суетилась молодая воспитательница, слышался детский плач.

К Найде подошел капитан Крушинин, доложил, что банда фашистов обстреляла и подожгла дом сирот, но нападение отбито солдатами и офицерами, находившимися на новогоднем вечере. Тяжело ранен капитан Санин. Собственно, это он вместе с лейтенантом Гурадзе организовал круговую оборону до прибытия комендантской роты. Отстреливались пистолетами. Молодцы ребята. Фашисты сразу же начали отходить, но какая-то подлая душа запустила в окно зажигательную ракету. Пропал дом. И дети остались без пристанища.

Найда оглядел жалкие детские фигурки, и вдруг его словно толкнуло что-то.

— Фрейлейн Гизела! — в тревоге окликнул воспитательницу. Когда та подошла, указал глазами на ребятишек: — Все тут?

— Все, господин майор.