Этаж-42

Утром Петр долго валялся в постели. Бреясь, разглядывал в зеркальце свое осунувшееся, странно изменившееся лицо. Мешки под глазами, губы обветрены, в уголках рта — резкие складки. Совсем не тот стал. И Полина смотрит на него восторженными глазами. Какая-то она особенная, эта Полина — прямая, откровенная, душевная. Так хотелось прикоснуться губами к шелковистой прядке на ее лбу, провести ладонью по ее щеке. Влюбился в нее, что ли? Мало ты изведал горя с Майкой!.. Но Полина совсем не похожа на нее… Все таит в себе: и горести, и радости, а может, и свою любовь…

Ему казалось, что их связывает что-то светлое, чистое, что в будущем их ждет много хорошего. Снова вспомнил роковое для него собрание. Если бы Найда выступил, пускай даже и покритиковал за халтурную работу, если бы оборвал Одинца и всех крикунов, то, может, ничего страшного и не случилось бы. Петр знал силу его авторитета, знал, что бригада считалась с его мнением.

А он промолчал. Решил присоединиться к остальным выступавшим? Был зол на Петра за ночную смену? Или и сейчас судит о нем с позиции военного времени — времени высокого героизма и самопожертвования? Ведь ему тогда никто не приказывал — сам помчался со своими солдатами спасать Ингу в лесные дебри под Ошацем.

Отворилась дверь — без стука вошла дежурная.

— Валяешься?.. Иди, тебя к телефону.

Когда спустился на первый этаж, черная трубка лежала на тумбочке. «Кто бы это?» — с опаской подумал Петр.

Взял трубку, стараясь говорить спокойно, сказал:

— Невирко у телефона.

И услышал голос Гурского:

— Пора за дело браться, Петр Онуфриевич, бери такси — и живо ко мне!

Вскоре он уже был в приемной. Полина встретила его молча, взгляд ее выражал сочувствие.

— Идите, — сказала официальным тоном.

Петр был словно в тумане. Вчера Гурский распекал его при всех, отгородился от него начисто, сам же вышел сухим из воды. А теперь — этот вызов. Идти, конечно, не стоило, но звеньевого привело в кабинет Гурского острое чувство любопытства и внезапно наступившее прозрение, делавшее его теперь сильным, спокойным, готовым на любой решительный шаг, если этого потребуют обстоятельства.

Петр шел по красной ковровой дорожке, стараясь держаться легко и просто, чтобы не выдать своей неприязни и некоторой скованности. Остановившись перед приставным столиком, глянул на склоненную над бумагами голову с глубокими залысинами, на грузноватую фигуру в сером костюме и невольно удивился тому, что до сих пор был до такой степени наивным в своей доверчивости и в своем непонимании подлинной сущности Гурского. Всегда не любил его, в свое время испытывал глубокое чувство обиды за Майю и все же принимал к сведению его советы, в последнее время был даже увлечен его планами, проектами и расчетами.

— Садись, — деловым тоном, не поднимая глаз и все еще продолжая записывать что-то в своем большом синем блокноте, произнес Гурский. Потом ободряюще глянул на Петра и с легкой улыбкой сказал: — Не горюй, приятель… И правильно сделал, что подал заявление. — Он стал медленно и рассудительно говорить: — В случившемся ты виноват сам. Коллектив от тебя отвернулся, и я, как видишь, вынужден был… Одним словом, ты для них ноль. А для меня… — Гурский улыбнулся. — Принято решение: завтра получишь бригаду на новом объекте. Уже готов приказ. Двухсекционный дом. Ясно? Все подробности у прораба Липовца. — Протянул руку. — Поздравляю. К сожалению, нет ни минуты свободной. Работы по горло.

Петр Невирко растерянно поднялся, с недоумением уставился на главного и его протянутую руку. Что сказал бы Найда? Или Одинец? Или Виталик Корж?

— Аннулируйте приказ! — решительно бросил он.

У Гурского сузились глаза. Он все понял.

— Госэкзамены скоро. Ты подумал?

— Аннулируйте приказ, Максим Каллистратович, — уверенно и даже грубовато произнес Петр. И быстрым шагом направился к двери. У порога остановился. — Не хочу с вами работать. Ненадежный вы начальник, товарищ Гурский.

* * *

Ольга привезла Маринку из больницы: хлопот у нее прибавилось. Девочка лежала в комнате, где не было телевизора, бледненькая, какая-то присмиревшая, с книгой в руках, за день слова не вымолвит. Только заслышав шаги Алексея Платоновича, оживлялась:

— Папа пришел! Папа пришел!

Найда устроится возле девочки и отдыхает душой. Ольга на кухне хлопочет, вечер короткий, нужно все успеть сделать. А Маринке так интересно и радостно, когда рядом папа Леша. Он то почитает книжку, то расскажет что-нибудь смешное.

Маринка засыпала, не выпуская из своих пальчиков шершавую руку Найды.

Ольгу в последнее время было не узнать — похудела, побледнела, походка утратила легкость. Села у стола, положив руки на колени, и в этом жесте Найда усмотрел усталость и грусть. Ему стало жаль ее. С тех пор как поженились, немного было у них веселых дней — сплошные заботы, беспокойство, болезни детей.

Ольга положила на стол конверт, горькая усмешка скользнула по ее губам.

— Опять Константин пишет. Сколько можно?..

— Требует свидания с детьми? — спросил Алексей Платонович. Он сидел на краешке дивана, держа влажную ладошку Маринки.

— Просит.

— Снова их полюбил?