Этаж ноль

Он не знал, как оказался в «Прибежище», смутные воспоминания отмечали его жизнь начиная с пятилетнего возраста — старые игрушки и огромный сад, строгие воспитатели и упоительная свобода за пределами приюта, которая казалась недостижимой… Проблески памяти, как золотые вкрапления в пустой породе, каплями робкого дождя падали снизу вверх… То, как он убежал гулять без спросу, и его наказали… Как потом, спустя несколько месяцев, он прочитал свою первую книгу — это был простенький боевик, без особого смысла и морали. Но Эндрюсу понравилось, и он надолго оккупировал местную библиотеку, обладавшую, правда, очень скудным запасом книг. Зато там были журналы — наука, техника, диковинки со всего света… Он читал и читал, набивая мозг информацией, читал, не задумываясь о том, как запомнить такую тучу фактов, событий, имен… Все получалось само собой, и Эндрюс думал, что так и должно быть всегда.

Потом, много позже, они с ребятами играли в одну странную игру — каждый должен был подбежать к старому дереву в дальнем углу сада и, спрятав лицо в огромном дупле, рассказать все свои мечты и желания. Вдыхая запах сырого дерева, сбиваясь и начиная снова, шепча то, что больше никогда не осмелишься повторить вслух… Каждый из них проделал путь от покосившейся беседки, служившей местом постоянных собраний, до дупла, поведав мертвому древесному скелету свои тайны. После они запечатали этот «тайник», забили отверстие старыми тряпками и сухими ветками, кто-то даже нашел немного смолы, которая послужила отличным клеем…

Прошло два года, Эндрюс, прочитавший от корки до корки все книги и журналы в местной библиотеке, отчаянно жаждал новых знаний. И скучал, жутко скучал по свободе, которая, как ему тогда казалось, была на расстоянии вытянутой руки — за оградой. И он решил устроить побег, совершенно не думая о последствиях, не представляя, что же будет делать потом, когда выберется «на волю»… Естественно, Эндрюса поймали, естественно, он был наказан. Но наказали не только одного мальчишку — все его одногодки, с которыми он играл в саду и делился наивными детскими секретами и мечтами, остались без обеда и ужина. А ведь в «Прибежище» и без того не баловали своих питомцев разносолами…

Дети бывают жестоки. Очень жестоки. И, одновременно, легко забывают то, что с ними происходит. Даже самая свирепая потасовка через час-другой превращается в совместное обсуждение набега на близлежащие яблони. Так уж устроены люди… И Эндрюс не был исключением. Он прекрасно понимал, что ему достанется на орехи, что его знакомые и приятели, пострадавшие из-за его же самодурства, захотят проучить виновника своих бед. Это было так же естественно, как восход солнца или луна, освещающая ночь. И не это оставило первый страшный след в душе мальчика… Первую рваную и никогда не заживающую рану…

Он помнил тот день, он снился Эндрюсу каждый день, с небольшими вариациями. Он каждый день видел, как мальчишку с соломенными волосами и пронзительно-голубыми глазами мутузят товарищи, а тот молча терпит и только время от времени тяжело пыхтит, как паровоз, преодолевающий гору. Он чувствует боль от ударов, он чувствует соленую кровь на губах, он чувствует тепло, разливающееся по телу. Болезненное тепло. Но он терпит, он пока еще может терпеть, и все бы ничего, если бы не… Друг. Его первый и последний друг.

В тени раскидистого дуба, отдавая во власть ветру длинные русые волосы, широко распахнув глаза, похожие на россыпь драгоценных камней… Иногда это мальчишка. Иногда — девчонка. Но всегда друг молча наблюдает за экзекуцией, не делая малейшей попытки остановить происходящее. Он (или она) молчит и смотрит. Молчит и смотрит, как марионетка, запутавшаяся в своих нитях… И каждое мгновение, каждый раз, когда Эндрюс встречается с этими пустыми глазами… Его тело пронзает боль, уходящая и возвращающаяся с глухими ударами сердца. Эта боль вытягивает из него силы, как сотня пиявок, он чувствует, что проваливается куда-то, куда-то, где ничего больше нет… А потом…

Просыпается.

Так было всегда. Все годы, проведенные в приюте. Все годы, когда он работал на Босса. Почти всю его сознательную жизнь… Он видел сон, этот проклятый сон. И память… О! Она хранила еще массу всяких воспоминаний. Одно из которых выделялось на фоне остальных. Это произошло много позже, через два или три года после того, как Эндрюс поклялся самому себе, что у него никогда не будет никаких друзей. И подруг… Тогда он случайно разговорился со своим воспитателем, который, пребывая в благодушном настроении, не прогнал излишне любопытного подопечного, а, напротив, охотно ответил почти на все вопросы…

«Скажите… А почему Вы меня так назвали? Почему я — Эндрюс Заффиро?»

«Почему? Хороший вопрос. Фамилия у тебя такая, потому что ты драгоценный».

«Драгоценный? Это как?»

«А вот так, малыш. Ты — десятитысячный ребенок, попавший в наш приют. Подобные совпадения нельзя игнорировать…»

«А имя?»