Этажи

Однажды я представил, что книга, содержащая все тайны Вселенной, дающая ответ на неразрешимые противоречия бытия, возможно, уже написана. Я вообразил, что она стоит себе, никем не замеченная, не понятая, в обычном, вечно пыльном шкафу, в рядовой, непримечательной квартире в какой-нибудь многоэтажке. Схоронилась себе в глубине полок, пока беспокойная рука немного странного, чрезвычайно впечатлительного мальчика – о таких говорят: «чудо в перьях», или – «не от мира сего», – не достанет ее оттуда и не предъявит миру страшную правду о нем.

Быть может, это совсем тоненькая, тщедушная книжка, вышедшая крохотным тиражом в каком-нибудь провинциальном городе. Не стоит тратить силы на то, чтобы отыскать концы, – всё будет напрасно. Автор наверняка пропал – как сквозь землю провалился! Его имя – псевдоним, анаграмма, мистификация – существовал ли он вовсе? То же самое – с издательством. Официально – юридическое лицо, давно обанкротившееся и погребенное в недрах бюрократической системы. Верстальщики, корректоры, технические редактора, типографщики – все они, словно призраки, давно сгинувшие, растворившееся в беспробудной тьме. Еще вероятнее – самиздат, не оставивший после себя ни единого отчетливого отпечатка. Плодом богатого – и отчасти больного – воображения покажется и сама эта книга: можно будет усомниться, что я действительно держу ее в руках…

Ну да, это лишь наивная детская игра, фантазия, доставшаяся мне в наследство от далекого, невозвратимого прошлого; и всё же мне кажется, что я по-прежнему ищу ее, эту книгу. Впрочем, кое-что за эти годы коренным образом изменилось: в глубине души я мечтаю только об одном: чтобы такую книгу написал я сам.

*      *      *      *      *

Мне кажется, за последнее время я сильно изменился, повзрослел, во многом я даже стал значительно лучше себя прежнего, – но, в отличие от остальных людей, с которыми произошла та же метаморфоза, я не слишком радуюсь этому. Я понимаю, что, как и у любого живого существа, у меня есть, в сущности, только прошлое – настоящее зыбко, а будущее грозит не прийти вовсе, постоянно приближая свою роковую границу. Так что по-настоящему – всей душой – я радуюсь только тому, что у меня уже было – счастливому детству и прочим радостным моментам. Тому, что было, да уже прошло. Не случайно даже совсем недавнее прошлое – события, которые я, помнится, воспринимал в «настоящем времени» безо всякого восторга, – теперь окрашивается для меня в исключительно светлые, ностальгические тона. Детство же – этот утраченный рай – для меня и вовсе свято, а даже в ближайшее будущее я привык смотреть со сдержанным пессимизмом.

Ночью

Вечером я лег вздремнуть. Вообще это плохая привычка: всё ворочаюсь, не могу заснуть ночью, а потом весь день думаю о том, что неплохо бы полежать. Отключился вечером – значит, ночью опять будут проблемы с тем, чтобы заснуть. Я проспал сейчас чуть больше часа – а такое чувство, что минула целая вечность.

Голова, как всегда в таких случаях, немного тяжелая. Вышел зачем-то на общий балкон, словно подвержен сомнамбулизму, – даже и не знаю, что за глупость, и зачем меня туда потянуло. Там чуть прохладнее, но не намного; я нисколько не освежился. Сумерки сомкнулись, на горизонте было бы совсем темно, если бы не свечение города.

Постоял минут десять, совсем один. Ни шороха, ни звука – ни души. Даже удивительно: раньше на общем балконе – именно у нас на четырнадцатом – постоянно кто-то слонялся: собирались плохие компании, базарили вышедшие покурить мужики… Изредка заявлялись влюбленные парочки, вздумавшие целоваться на закате, но чаще всего ошивались мальчишки – любители плеваться, и их ряды никогда не редели. Одно время соседи пытались бороться с регулярными плевательными состязаниями, разгоняя ребятню, но, кажется, не слишком преуспели.

Помню, в детском саду смышленые мальчики, когда в них плевались, а достойно ответить по каким-то причинам не получалось, говорили: «Не-ет, не буду я свои витамины тратить!» Ты, мол, плюйся, сколько хочешь, аки верблюд, а я-то поступлю умнее. Вот так: в детском понимании слюни были витаминами, что в общем-то справедливо, однако удовольствие от каждого плевка с большой высоты было таким огромным, что ради него можно было согласиться на некоторый вред для собственного здоровья.

Как правило, мальчишки не хулиганили, в людей не плевались – чревато, да и, честно говоря, не так интересно; разве что случайно попадали в мелькавшие далеко внизу фигурки прохожих. В основном соревновались в дальности, силе и, так сказать, эффектности плевка. Победитель такого турнира мог снискать себе недюжинный почет! Сухой, отполированный солнцем асфальт медленно, но верно покрывался влажными отметинами, как детское лицо – ветрянкой.

22 августа, четверг