Этажи села Починки

— Как и вчера, — ответил он, чувствуя, что краснеет, и стал внимательно всматриваться в склоненную над столом фигуру жены, пытаясь найти это, только что так неожиданно утерянное видение сходства. Нет, ничего общего не было между ними и не могло быть даже отдаленного сходства. Это он знал. Так почему же так ему показалось? Почему?.. Он ведь никогда и не сравнивал Марину и Наталью между собой, потому что было бы это никчемным делом, ибо невозможно сравнить несравнимое. Просто-напросто ему это никогда не могло прийти в голову. Тем более интересно знать: почему так вдруг показалось, почудилась в Марине Наталья? Чувство это незримым грузом давило на сердце. Всматриваясь в профиль лица жены, Митрий вдруг заметил, чего, кажется, и вовсе не видел до этого, — ее слишком уж вздернутый нос. Раньше, как ему казалось, чуть-чуть вздернутый ее носик, напоминающий небольшой изящный дамский сапожок, придавал ее подвижному лицу еще более бойкое, живое выражение. При ее веселом нраве, неровном характере он и не мог быть иным, а теперь он казался слишком уж вздернутым, придающим лицу ее, как казалось, несколько легкомысленное выражение.

Митрию стало вдруг так неловко, словно кто застал его за каким-либо непристойным делом. Он надвинул на лоб шапку и торопливо стал одеваться.

— Куда? Ужин готов, — обернулась Марина.

— Я сейчас, скотину погляжу, — сказал он, не оборачиваясь.

Спать легли в доме Смириных в этот вечер рано. Еще не было и четверти одиннадцатого. Митрий хотя и сильно устал за последние дни, но уснуть долго не мог. Сперва дважды мяукала кошка, и он поднимался с постели, выпускал ее на двор и впускал обратно, потом где-то за сараями лаяла собака Титовых. А тут еще мысли одна за другой, бесконечной цепью тянулись и теснились в голове. То ему представлялась снова Наталья, последняя встреча с нею, когда она опять так же, как казалось ему, твердо и решительно отвечала: «Нет. Не надо. Так будет лучше…» Эти слова запомнились ему так отчетливо, что он мог не вслух, а про себя, конечно, произнести точно так же, как они были сказаны ею. А что, собственно, хотел Митрий. Он и хотел-то всего-навсего где-нибудь, не на ходу, конечно, встретиться и спокойно, а главное, не спеша обо всем с ней поговорить. «А что, собственно, говорить-то?» — спрашивал Митрия другой Митрий. «Действительно, — соглашался первый, — что говорить?»

Мысль о том, что с Грызловым теперь не придется больше работать, успокаивала его: «Хорошо, что он уходит, работать я бы с ним ни за что бы не стал…»

Часы уже давно пробили двенадцать, а Митрий все ворочался и ворочался. И вдруг представилось ему, что живет он в Петровске в новой квартире. Все, и Марина, к ребятишки рады и довольны новым жильем. «Па-а-п! — кричит Дениска, — п-а-ап! Смотри, как я плаваю, смотри же!..» Глядит отец и не насмотрится, как сынишка отчаянно бьет ногами в воде. Даже Леночка, хотя она и гораздо старше, с завистью и нетерпением слушает эти выкрики и плеск воды. Ей тоже хочется поплескаться, и она ждет не дождется своей очереди.

Представляется ему, как они с Мариной утром выходят вместе на работу. Он встречает на перекрестке Федора, а Марина машет им на прощанье, так как ей надо торопиться к детсаду, а им — на карьер. Он, конечно, смутно и не совсем ясно может вообразить свою новую работу, но видится ему большая чашеобразная яма, на дне которой поблескивает холодными гранями камень. Надсадно ревут мощные КрАЗы, дружно бьют отбойные молотки, мерно движется широкая лента транспортера, бойко ворочают массивными хоботами экскаваторы. Разгоряченной пылью, гарью, металлом и камнем дышит карьер, в котором теряются, тонут человеческие голоса…

И вдруг тут же картина эта сменяется другой. Видится ему привычное: как ранним утром, когда еще солнце не успело оторваться от ржаного, розовеющего на заре поля, когда еще на колосьях, на самых кончиках остьев висят прозрачные капли росы, стоит он с агрономом у края полосы. «Эк, ее вымахало», — говорит агроном и срывает несколько колосьев, отводя рукой остальные в сторону от подбородка. Митрий шагает вглубь от обочины и тоже выбирает колосья — так, как учил его еще отец: три самых крупных, три — средних и тех, что помельче… «Завтра можно начинать, — скажет агроном. — Почин будем вести вон с того верха…»

Какие это необыкновенные минуты!.. Много лет подряд, из года в год Митрий вел и первую борозду, и первый прокос, но всякий раз, с каждым годом, все более и более волнующими и, главное, незабываемыми и неповторимыми были эти минуты. Каждый раз он как бы заново переживал трепетное волнение и первого выезда в поле, и сборов, и напряжение многодневной подготовки к нему.