Этажи села Починки

— А вспомни-ка, молодица, когда ты наведывала меня, старуху? — твердила свое Куприяниха.

Что случилось что-то неладное, Марина догадывалась, не доходя до улицы, на которой увидела столпившихся людей. И Юрий тут, мелькнуло у нее в голове, зачем он тут?..

Он-то, Юрий, первый, и рассказал ей, как все случилось.

— И сильные ожоги? — переспросила она.

— Как сказать, — замялся племянник, — рубаха на нем почти вся сгорела.

— Боже мой, этого только и не хватало.

Между тем «газик» с пострадавшими уже проезжал кварталы микрорайона. Еще на полпути Митрий почувствовал, что сильно угорел. Склонив голову на грудь, он вслушивался в шум в ушах, который заглушал, казалось, гул мотора. Часто и громко пощелкивало в правом виске, словно бы кто-то выстукивал на маленькой наковаленке бронзовым молоточком. Сладко подташнивало и хотелось пить, но Митрий молчал, боялся пошевелить правой рукой, которая горела, перекидывалась огнем острой боли с руки на плечо.

Было около семи, когда «газик» остановился во дворе районной больницы. Врача на месте не оказалось, и пока ему звонили, дежурная сестра заполняла карточки. Наконец, появился хирург-травматолог, быстро прошел в кабинет, надел халат.

— Прошу, — позвал он жестом руки в полуоткрытую дверь.

Митрий сидел ближе к двери, но кивнул в сторону Натальи: дескать, пусть она первая.

Илюхина поднялась и, поддерживаемая Фетисовой, прошла в кабинет. Лицо ее было бледно и, казалось, безразлично ко всему происходящему.

Прошло минут двадцать. Наконец наступила очередь Митрия. Он вошел к врачу и сел сбоку стола, куда ему тот указал.

— Что тут у вас?

Желтоватые, с темными прожилками, глаза врача смотрели строго, испытующе.

— Угорел я, — еле выговорил Митрий, — в голове шум и рука вот… — Он хотел оторвать руку от стола, но тут же скривился от жгучей боли в плече.

— Э-э, батенька, — сказал доктор, разрезая ножницами обгорелый рукав, — да тут тоже огонек порезвился, но полегче. Обработать, — повернулся он к сестре, — анатоксин обязательно, и в палату.

— В четвертую?

— Да.

Волосатая рука врача не сильно, но твердо держала запястье. В другой руке он держал перед собой часы — измерял пульс.

23

Всего-то ничего сидел в своем кабинете Алексей Фомич с утра, а сколько у него перебывало народу? И механизаторы, и животноводы, и полеводы, и учетчики. Даже заведующий совхозной пасекой зашел — и все по делу.

А дела и вести были добрыми, если нельзя их назвать хорошими, то, по крайней мере, не были они и плохими. Два радостных сообщения получил Романцов в это утро: порадовал-таки звонок из района — передали из сельхозуправления о том, что наконец, получен типовой проект на строительство первого промышленного комплекса, и второе: отгружен тяжелый роторный экскаватор из соседнего района на рытье траншей для водопровода.

«Наконец-то, — радовался директор, — а может, эта отгрузка будет не один месяц длиться. Всяко ведь бывает… Но не может быть. Иначе бы не просили сегодня же подобрать квартиру для постоя людей, что при экскаваторе, и обеспечить их питанием…»

— Так, так — барабанил Алексей Фомич пальцами по крышке стола, рассуждая про себя. Он всегда так делал, когда дела складывались хорошо.

Вошел Лукин-младший, сын Михаила Лукина, окончивший зоотехнический техникум и утвержденный два месяца назад в должности заведующего первой фермой.

В отличие от отца, Василий Лукин был высок ростом, с постоянной улыбкой на узком лице с длинным, заостренным носом. Только на этот раз лицо его не освещалось улыбкой. Наоборот, черной тучей сдвинулись над переносьем брови. Поздоровавшись, молодой зоотехник не стал утруждать себя объяснениями, а заявил директору прямо:

— Алексей Фомич, работать я больше не буду. Освободите.

Романцов, на что уж спокойный — опешил. Минуты две длилось неловкое молчание.

— Как не будешь? Почему?..

— А так. Хватит! За неделю пало четырнадцать телят. Вчера только троих выволокли в овраг… А тут — народный контроль подоспел — разбираются…

«Вот те на, — мелькнуло в голове, — я ведь давно чувствовал, что непорядок там, но главный зоотехник да и управляющий заверяли… Боже мой, до каких же пор нельзя будет ни на кого положиться? Где сам недоглядишь — там и непорядок…»

Лукин между тем и заявление на стол положил.

— Царю небесный, — вслух произнес Романцов, прикрыв глаза. Он откинулся на спинку кресла и некоторое время находился как бы в полузабытьи. Очнувшись, сгреб бумажку-заявление, спокойно, не торопясь, изорвал его на мелкие кусочки, так же спокойно бросил в корзину.

— Ты вот что, — посоветовал директор незадачливому заведующему, — освободить тебя мы освободим. Зачем же нам работники, не желающие работать? Сам посуди. У нас — не принудиловка. Но все это будет потом. Сейчас же срочно возвращайся на ферму, помоги товарищам из контроля разобраться во всем досконально. Я сам скоро там буду. Задача ясна?

— Понятно, — недовольно буркнул Лукин.

— Ступай, а после разберемся. Силовать никого не будем, — пообещал директор. — Ну и денек, — произнес Романцов, когда посетитель вышел.