Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

Вот любопытная выдержка из «Новых афоризмов» Шопенгауэра: «Для объяснения стучащих привидений следует заметить, что ведь после смерти остается чистая воля без интеллекта. Для восприятия существующего, однако, воля нуждается в интеллекте, который она заимствует у живого существа (у медиума), и через посредство этого интеллекта она воспринимает всё существующее, обнаруживая при этом свойственную ей, а также воле умершего, магическую силу, в виде стуков, ударов и т.п.». С помощью воли Шопенгауэр умудряется объяснять самые невероятные вещи! Но здесь ещё недвусмысленно утверждается, что после смерти всё-таки остается воля, причем не просто воля вообще, единая воля, а некий отзвук жившего некогда индивидуума, который, воспользовавшись интеллектом медиума, может и заявить о себе в мире здешнем с помощью стука или ещё какого-либо механического воздействия на предметы. Получается, что вроде бы воля едина, но в то же время она носит в себе бесчисленные отпечатки индивидуальностей. И эта мысль просматривается в следующей формулировке: «Каждое из бесчисленного множества человеческих существ, ежесекундно нарождающихся и умирающих на нашей планете (и вероятно на множестве других), уже на третьем году жизни жаждет вечного существования как в этом мире, так и в других (Бог весть – каких) мирах. Очевидно, что это – смешная претензия. Тем не менее, она имеет свое оправдание и даже удовлетворяется. Ибо хотя индивидуальность есть лишь явление, всё-таки все индивидуумы продолжают свое бытие в том существе, которое пребывает в них всецело и в каждом в отдельности». [64, 5, с. 207—219]

Конечно, всё это совершенно недоказуемо. Мы все больше склоняемся к тому, что это более, чем недоказуемо, – это в высшей степени маловероятно. Наш жизненный опыт свидетельствует о том, что живет человек один-единственный раз – не будет ни загробной жизни, ни перевоплощения в следующей земной жизни. Да и само понятие «вещи в себе», непостижимой сущности, пребывающей за явлениями, тоже находится под большим вопросом. У Сартра в книге «Бытие и ничто» об этом говорится определенно: «Современная мысль достигла значительного прогресса, превратив сущее в серию явлений, которые его обнаруживают. Прежде всего несомненно освободились от того дуализма, когда в сущем внутреннее противопоставляется внешнему. Нет больше внешнего, если под ним понимать поверхностную оболочку, которая скрывала бы от взглядов истинную природу объекта. В свою очередь, нет и той истинной природы как сокровенной реальности вещи, существование которой можно предчувствовать или предполагать, но до которой никогда не добраться, поскольку она всегда остается „внутри“ рассматриваемого объекта. Видимость отсылает к целому ряду своих проявлений, а не к скрытой реальности, которая вбирала бы в себя все бытие сущего. Если мы однажды порвали с тем, что Ницше назвал „иллюзией задних миров“, и если мы больше не верим в бытие позади явления, это последнее становится вполне положительным, его сущность есть „кажимость“, которая больше не противопоставляется бытию, но, напротив, есть его мера, ибо бытие сущего и есть как раз то, чем оно показывается». [34, с. 20]

Вот еще один взгляд на реальность, который отрицает какую-либо сущностную основу за явлениями: ни одно из явлений не указывает на что-либо позади себя, оно обозначает само себя и весь ряд явлений в целом. Значит, нет никакой воли или ещё какой бы то ни было метафизической «вещи в себе». Но ведь и это недоказуемо, правда? Кто-то верит в ноумен, кто-то – нет. Сам Сартр употребляет фразу «если мы не верим».

Конечно, если быть предельно честным, нужно признать, что смерть остается для нас загадкой, поскольку оттуда никто еще не вернулся и не поведал нам о своих ощущениях. Но интуиция подсказывает нам, что смерть – это абсолютный конец. Для противоположного мнения должны быть хоть какие-то основания, а их у, повторяем, нас и нет. Страна мертвых хранит гробовое молчание. Но Шопенгауэр на что-то надеется: «Мы потому боимся смерти, что представляем её себе в виде непроницаемой тьмы, из которой мы вышли при рождении и в которую должны возвратиться после смерти. Но я верю, что после смерти мы очутимся в таком свете, в сравнении с которым солнечный свет будет тенью» [64, 5 с. 207—219]. В том-то и дело, что после смерти не будет ни света, ни тьмы, ни того, кто мог бы воспринять то или другое.

У Рассела есть любопытные рассуждения о бессмертии души. Несмотря на свой атеизм, он высказывается об этом вопросе осторожно и корректно:

«Все свидетельствует о том, что наша умственная жизнь связана с мозговой структурой и организованной телесной энергией. Разумно было бы предположить поэтому, что когда прекращается жизнь тела, вместе с ней прекращается и умственная жизнь. Данный аргумент апеллирует к вероятности, но в этом он ничем не отличается от аргументов, на которых строится большинство научных заключений.