Этикет темной комнаты

В порыве злости бью по доскам кулаком. Кисть пронзает острая боль, и я снова ору. С глазами, полными слез, прислоняю лоб к теплой древесине.

И чувствую солнечные лучи на своей коже.

Я занимаюсь этим несколько часов – вонзаю ложку в штукатурку, словно рою туннель, через который смогу выбраться отсюда. Терпение – одна из моих главных добродетелей. Если я отдеру хотя бы три доски, то пролезу в образовавшуюся дыру. Всего три доски и девять гвоздей стоят на моем пути к свободе.

Выпрямляю ложку в биллионный раз, когда срабатывает сигнализация.

Мои глаза устремляются на часы на плите.

6:00.

Сую ложку обратно в ящик и мчусь в гостиную. Несколькими секундами позже в нее входит Калеб. Надеюсь, он не заметит царапин на моих пальцах и ладонях и горящие щеки, но его глаза сразу же начинают сужаться.

– Что с тобой? – спрашивает он.

– Ничего.

– Не похоже, чтобы ничего. – Он направляется к столу, на котором лежит чистая бумага и мелки. – И чем же ты весь день занимался?

– Просто… – Стараюсь незаметно перевести дыхание. – Тренировался.

– Тренировался?

– Ага.

Он многозначительно смотрит на меня.

– Да, сэр?

– Да, сэр. Тренировался. Я привык делать это.

Он хмурится, и я не очень понимаю, что тому причиной – то, что я тренировался, или же он понимает, что я вру. Потом он отводит взгляд.

– Они здорово давили на тебя, да?

Кажется, он сочувствует мне, и я рискую ответить:

– Да, сэр. Но мне нравится выкладываться. Неподвижность вредна телу. Могу поспорить, я почти разучился бегать.

Он смотрит на меня ничего не выражающим механическим взглядом, будто превратился из человека в андроида.

– А зачем тебе бегать?

Я слишком нервничаю, чтобы ответить ему сразу же, но наконец выдавливаю из себя, заикаясь:

– В этом… В этом нет необходимости. Это просто… для забавы.

– Для забавы, – повторяет он, и я напрягаюсь с ног до головы, не зная, что еще сказать, но его глаза наполняются печалью. – Прости меня, Дэниэл. И о чем я только думал? – Он садится на диван, его лоб наморщен, словно осознание вины делает морщины на его лице глубже. – Я думал лишь о том, как обеспечить твою безопасность, но не о твоих потребностях. Это не жизнь для мальчика твоего возраста.

Дыхание у меня прерывается. Он собирается выпустить меня из дома. Он собирается…

– Иди сюда. – Я сажусь рядом с ним на диван, и он обнимает меня за плечи. – Ты понимаешь, почему я так поступаю?

Я осторожно киваю.

– Ты можешь дать мне еще немного времени? Ты веришь, что я знаю, когда придет пора?

– Метеоритный дождь?

– Да. После него все будет хорошо, обещаю тебе.

Слезы щиплют мне глаза. И я ничего не могу поделать с этим. Кое-как справляюсь с выражением своего лица, но внутренние механизмы – сердцебиение, и дыхание, и слезы – подчиняются мне куда хуже.

Я отворачиваюсь, он берет меня за подбородок и поворачивает мою голову к себе:

– В чем дело?

– Просто… до этого еще так далеко.

* * *

Я занимаюсь этим в течение многих дней, и у меня нет никаких других инструментов, кроме силы воли. Мои пальцы кровоточат и покрываются мозолями, а кисти пульсируют от напряжения, но мне плевать. Я отдираю доски.

С ревом, что есть сил, тяну одну из них – я бронзовый лев перед моей школой – и падаю со стойки, сильно ударяясь о линолеумный пол.

Лежу там, мне больно, кончики пальцев и бедра горят.

Встаю и опять берусь за дело. Реву. Тяну. Что есть сил.

Не остановлюсь, пока не отдеру их все.

Что-то там поддается.

Я, ошарашенный, издаю смешок, мой взгляд прикован к болтающимся в штукатурке гвоздям. Я с новыми силами тяну еще сильнее, и внезапно деревянная доска отделяется от стены, и три длинных гвоздя торчат оттуда, словно зубы.

Мое сердце бьется так, будто мне чертовски страшно. Оно в смятении.

Передо мной стекло размером два дюйма на четыре, вот только оно кажется запотевшим, как в душевой, и потому сквозь него ничего не видно. Берусь за другую доску. С ней я справляюсь быстрее. Всего через несколько минут поддается еще одна доска, еще три гвоздя-зуба торчат из стены. Осталось справиться с еще одной доской, и я смогу вылезти наружу.

Приступаю к ней – и тут мне по ушам бьет знакомый звон.

Тридцать четыре

Нет, нет, нет, я уже почти добился своего. Я вижу стекло. Могу просунуть руку и нащупать оконный замок. Но я не пролезу в образовавшееся отверстие, и у меня нет времени на то, чтобы отодрать последнюю доску и убежать.

Поднимаю одну из досок и засовываю гвозди в дырки от них, но доска теперь свободно болтается на стене. Длинные гвозди второй доски все еще торчат на виду. Вставляю их на прежнее место.

– Держитесь, пожалуйста, держитесь. – Смотрю на все это и словно заклинаю доски и гвозди, а потом бегу в спальню и притворяюсь спящим – я слишком взбудоражен, чтобы разговаривать.

– Дэниэл? – зовет меня Калеб. Я слышу, как он гремит кастрюлями на кухне, но глаза у меня закрыты.

Через какое-то время он снова зовет меня, на этот раз более настойчиво. И я иду в гостиную, где на столе стоят две миски с чили, вазочки с крекерами и тарелки с кукурузным хлебом и зелеными бобами.

– Хорошо провел день, сын?