Этикет темной комнаты

– …мы ходим в большой кинотеатр в Далласе. Но обычно – в кинотеатр «Риалто» в Лореле. Мне нравится, что он такой старый. Мне нравятся…

– Места на балконе.

Слышу резкий вдох.

– Да, – произносит она после долгой паузы. – Там есть балкон.

Пенни прижимает к моим губам крекер.

– Ну давай, съешь кусочек.

Но я не могу есть.

Она подносит к моему рту пластиковую бутылку, вливает в него немного сока, и ко мне вспышками приходят воспоминания. Машина без верха. Кареглазая девушка на пассажирском сиденье. Мальчик, похожий на меня. Я выдумал все это или я действительно знаю их?

Воспоминания мелькают у меня в голове.

Пенни хочет знать, что я люблю.

«Какой твой любимый цветок?»

– Разве бывают любимые цветы?

«Любимая песня?»

– Я не знаю никаких песен.

«Любимый день недели?»

– Все дни одинаковы.

«Любимый цвет?»

У Дэниэла синий. У Сайе красный. А у меня?

– Я не знаю.

* * *

– Ладно, а теперь спрашивай меня.

– О чем? – теряюсь я.

– О том, что я люблю.

Я жую печенье.

– Сайе?

Я так устал. Но спрашиваю:

– Какой у тебя любимый цветок?

– Гиацинт. У мамы сад, и она срезает для меня гиацинты. Знаешь, какой у них запах?

– Нет.

– Они пахнут счастьем. – И, немного помолчав, просит: – Спроси о чем-нибудь еще.

Мне требуется немало сил, чтобы придумать вопрос, но я крепко закрываю глаза и обнаруживаю в клетках мозга некоторый запас энергии.

– Какой у тебя любимый цвет?

– Зеленый, – отвечает она. – А у тебя?

Мой мозг протестует, пульсирует, вспыхивает и гаснет.

В темноте голоса обретают цвет, и голос Пенни…

– Желтый.

Чувствую, что она улыбается.

– Продолжай.

– Любимая песня?

– Их у меня много, но мне нравится старая музыка. Ну, «Сьюпримс», «Сайман и Гарфанкел» и Синди Лопер. Я выросла под эту музыку – мы с мамой слушали ее в автомобиле.

Опять молчание, а потом она гладит мою руку, я спрашиваю:

– Твой любимый день недели?

– Воскресенье.

– Да? – равнодушно произношу я. – А я слышал, некоторые ненавидят воскресенья еще сильнее, чем понедельники.

– Где ты это слышал?

Мозг опять не желает работать. В голове туман, и я не могу сообразить, действительно ли я где-то слышал это или же только что выдумал.

– Я больше не хочу разговаривать.

Опять видения. Я за рулем красного автомобиля. Вот только я слишком мал для того, чтобы водить его. Если только она не права и я действительно Сайе. Она хорошая, и добрая, и не стала бы врать – значит, так оно и есть. Я Сайе, у меня есть мать, и я живу в доме со множеством окон.

Но тогда получается, что врет папа, а он тоже не способен на это.

Может, я одновременно и Дэниэл и Сайе. Почему я должен быть кем-то одним из них?

– У нас кончилась еда, – говорит Пенни.

– Он принесет нам еще. Если передумает… И позволит мне снова быть Дэниэлом.

Пенни сжимает мне руку.

– Ты Сайе, помнишь? Сайерс Уэйт.

– Да.

Но я могу быть и тем и другим одновременно.

Над нашими головами раздается шум. Пол скрипит под тяжестью сапог, дверь открывается и впускает в подвал треугольник света.

На пороге возникает силуэт высокого мужчины.

– Мальчик, – говорит он. – Иди со мной.

Пятьдесят девять

Впитываю свет, цвета, его лицо, и чувство облегчения одерживает верх над страхом и всеми имеющимися у меня вопросами. «Кто я? Кто я теперь?»

Мы сидим за столом.

Лицо у него сухое и потрескавшееся, как почва в пустыне, которой необходим дождь.

Касаюсь его руки.

Он отшатывается от меня.

Кладу руки себе на колени.

После долгого молчания он произносит:

– Мне очень жаль.

Я преисполняюсь надеждой и любовью и…

– Но не могу больше держать тебя у себя.

Мое сердце начинает биться в странном, неровном ритме.

– Ты должен понять. Мне необходимо найти моего настоящего сына, пока не стало слишком поздно. Времени осталось немного.

– Но я твой настоящий сын. – Теперь, когда мы вместе, я почти уверен в этом.

Он словно постарел от горя:

– Я бы очень хотел, чтобы это было правдой.

Но это правда. Поему он не верит мне?

– Но даже если я не он, то почему ты не можешь оставить у себя нас обоих?

– Ты хочешь сказать… даже если я найду Дэниэла?

– Да. Мы могли бы жить здесь все вместе.

Он замирает, словно обдумывая мои слова.

А затем он ломается, словно электрический прибор, на который попала вода.

Я ковыляю к раковине в подвале и пью из сложенных чашкой ладоней до тех пор, пока вода не начинает плескаться у меня в животе и мне не начинает казаться, что меня вот-вот стошнит. Плещу воду на свои разгоряченные щеки, а потом ложусь рядом с ней.

– Ты в порядке, Пенни?

Она кивает, уткнувшись мне в плечо, но я голоден и знаю, что она тоже голодна. Мы уже перетряхнули все пустые коробки, слизали крошки, остававшиеся в пластиковых пакетах, выпили последние капли сока, но я снова перебираю пакеты и внимательно исследую их, словно на дне какого-нибудь из них может оказаться потайное отделение, где осталась еда.

– Он принесет нам еще еды, Пенни. Я знаю, он сделает это. – Но на самом-то деле я уже ничего не знаю.

Я лежу рядом с ней, пристроив лицо на руку, и вожу ртом по собственной коже – не кусаю ее, а просто жую, а Пенни тем временем молится.