Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

Весьма однобоко оценивают историю советского государственного управления в национальных республиках и некоторые российские эксперты, также сводящие эту проблематику к советскому империализму. Например, петербургский этнолог Зинаида Сикевич, оценивая кадровые решения М. С. Горбачева, пишет:

Уже в декабре 1986 г. замена казаха Кунаева на посту первого секретаря ЦК компартии Казахстана на русского Колбина вывела на улицы местных студентов с антирусскими лозунгами. Этим непродуманным назначением Горбачев поступил вопреки неписаной норме советской системы, когда республиканскую парторганизацию мог возглавлять только представитель титульного народа[398].

Эта оценка крайне неточна во многих отношениях, прежде всего фактографически, поскольку в Советском Казахстане не было традиции назначать казаха в качестве главы республиканской компартии и до Кунаева, в послевоенное время, этот пост занимали преимущественно не казахи, среди них: Пономаренко, Борков, Брежнев, Яковлев и Беляев. Но еще важнее другое — критики этого конкретного кадрового решения Горбачева не упоминают о вынужденном и экстренном характере замены Кунаева, который был снят с должности за выявленные многочисленные злоупотребления властью. Острая необходимость борьбы с коррупцией и, шире, с кланово-патримониальной системой власти, сложившейся в Средней Азии и Казахстане, вынудили вначале Андропова, а затем и Горбачева идти на непопулярные меры по срочному обновлению республиканских кадров управленцами, не связанными с кланово-коррупционной системой, сложившейся за десятилетия правления среднеазиатских лидеров (Рашидова, Кунаева, Усубалиева и др.).

Наконец, стоит подумать и о том, была ли демонстрация против назначения Колбина стихийной и народной. В Казахстане самодеятельные демонстрации в советское время были крайней редкостью — их пресекали в зародыше, а если милиция разрешала скопление людей в центре города, то чаще всего это кому-то в верхах было нужно. В 1986 году клан Кунаева по понятным причинам был решительно недоволен смещением своего патриарха и подтолкнул демонстрации не столько против Колбина, сколько в защиту прежнего правителя. А, например, в июле 1979 года якобы «народная демонстрация протеста» в Целинограде сорвала создание в Казахстане немецкой автономии. Эта демонстрация национальных чувств нужна была Кунаеву, который иным способом не мог противиться решению, принятому в Политбюро ЦК КПСС[399].

В целом в Среднеазиатском регионе позднесоветского периода национальная окраска чаще всего искусственно придавалась демонстрациям, умело и скрытно организованным властями. Такого рода манипулируемую активность в интересах правящих кланов мы назвали «бюрократическим национализмом», который имел мало общего с реальным, низовым самодеятельным национализмом, почти всегда нелегальным и в той или иной мере вступавшим в противоречие с властью, в том числе и с республиканской. Такой низовой, подпольный национализм чаще всего переплетался с диссидентским движением.

Расширяющаяся география национал-диссидентских движений в эпоху стабильности

В 1988 году председатель КГБ СССР В. М. Чебриков подготовил по поручению генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева справку о массовых беспорядках за 1957–1988 годы[400]. Эта справка дает представление об одном из важнейших, но пока мало осознанных даже среди обществоведов различий между советскими эпохами: оттепели, с одной стороны, и «стабильности» — с другой. Меморандум Чебрикова показывает, что за семь последних лет правления Хрущева (1957–1964) КГБ зафиксировал 11 массовых беспорядков с числом участников более 300 человек, а за 20 лет правления Брежнева, Андропова и Черненко (1964–1984) — лишь 9 беспорядков того же масштаба. Кроме того, если в годы Хрущева в 8 из 11 случаев при подавлении беспорядков использовались армейские силы и применялось оружие, то в последующий период до перестройки — только в трех случаях. Количество убитых и раненых в ходе подавления беспорядков также снизилось с 264 человек при Хрущеве до 71 — во времена Брежнева и его преемников до перестройки[401].

Казалось бы, этот документ подтверждает представление об эпохе «развитого социализма» как о времени социальной стабильности, наступившей вслед за социальным хаосом в эпоху оттепели. Однако такая оценка перестает казаться столь уж очевидной при сопоставлении разных форм протестной активности населения СССР. В брежневскую эпоху уменьшилось число открытых публичных выступлений и столкновений жителей СССР между собой и с силами правопорядка, но одновременно значительно возросло количество подпольных националистических организаций, добивавшихся выхода из Советского Союза.