Этноспорт. Руководство пользователя

Принимая во внимание трансэпохальный характер бытования традиционных игр, мы обнаруживаем в них постоянно действующий механизм культурного наследования, который размыкает временные границы и тем самым позволяет играющим в любое время быть в игре, причем в той же самой и точно таким же образом, как это происходило во все предшествующие времена. Исходя из этого можно сделать обескураживающий на первый взгляд вывод о том, что сам факт существования традиционных игр служит формированию их культурной ценности, возникающей независимо от результата индивидуального участия, и вне каких бы то ни было хронологических рамок, восходя к эмпирической максиме — по причине самой игры.

Но что же является побуждающей причиной самой игры? Возьмем во внимание тот очевидный факт, что игра представляет собой ритуал по мнению многих исследователей. Однако это утверждение опровергает И.А. Морозов, взаимно противопоставляя игру и ритуал:

«Ритуал — это способ «пассивного» воспроизводства традиции (функция поддержания по Э. Дюркгейму) путем заучивания, копирования ее элементов, блоков или фрагментов; игра же предполагает «активное» воспроизводство (функция обновления), основанное на подражании, т. е. на передаче традиционных форм при помощи устойчивых алгоритмов («правил», определяющих закономерности взаимодействия ключевых, значимых реалий, норм поведения и текстов» [Морозов 2006: 5].

Выбивающее нас из первоначального хода мысли утверждение И.А. Морозова неожиданно создает искомый базис для нашего исследования, формируя представление об игре как перманентно живой традиции, что вполне соответствует нашему исходному тезису о том, что сам по себе установленный факт бытования традиционных игр служит доказательством функционирования механизмов культурного наследования. В этом контексте проливается свет на вневременную схожесть конвергентного восприятия традиционных игр в условиях религиозных, социальных и этнокультурных различий.

Однако при всей пользе для нашего исследования вывода И.А. Морозова, мы не можем позволить себе игнорировать альтернативное мнение нашего коллеги из Бразилии — этнопсихолога Ф.Ж. Кардиас-Гомеса, усматривающего в традиционных играх не просто ритуал, а неизменный обычай, сопровождающий самые важные события — рождение и смерть. В своем исследовании психологии этноспорта как современной репрезентации традиционных игр он рассматривает бег с бревном амазонского народа тимбира. Ссылаясь на этнографов К. Нимуендажу (1883–1945) и Ж.С. Мелатти, а также собственные полевые наблюдения, он сообщает:

«Бег с бревном всегда сопровождали особыми песнопениями и устраивали по следующим случаям: 1) события, связанные с жизненными циклами в племени, 2) события, связанные с инициацией и 3) события, связанные с годичным циклом» [Кардиас-Гомес 2019].

Ф.Ж. Кардиас-Гомес описывает «эту игру-обряд тела-предка этноспорта… в общих чертах психо-социально-коммунитарных практик» особого ритуала, выделяя его ключевую роль в траурных мероприятиях, где бревно выполняет символическую роль тяжелой утраты и бремени, которое предстоит нести общине в отсутствие усопшего:

«Любая группа может попросить семью начать этот ритуал… оплакивание начинается в доме, где жил человек, и распространяется в тех местах, где умерший любил бывать, там эмоционально вспоминают истории, происходившие между покойным и членами общины, вся траурная церемония представляется как коллективное страдание» [Кардиас-Гомес 2019].

Продолжая рассуждать о том, в какой мере можно считать ритуалом традиционные игры, мы непременно отметим, что в большинстве этнографических описаний они обозначены как практики обрядов инициации, причем строго институционализированных, в которых любое нарушение регламента или правил влечет за собой исключение нарушителя из церемонии. Традиционные игры и состязания чаще всего предстают перед нами в качестве составной части обрядов мужской инициации: зурханэ (дом силы) в Иране, кулачный бой стенка на стенку в России, праздник борьбы Лаамб в Сенегале, Хайленд-игры в Шотландии, эрын гурбан наадан (три игры мужей) в Монголии и др.

В ходе наших исследований [Кыласов 2019] нам удалось установить, что женские игры в ряде случаев тоже практиковались как обряды инициации, но в целом наделялись иными социальными смыслами, и большей частью они проводились как часть досуга, поэтому не могут рассматриваться в контексте публичных социальных практик. Женские игры мы относим к культуре повседневности, в то время как мужские состязания к праздничной культуре, их устраивали в рамках праздников солнечно-лунного календаря для проведения «обрядов инициации в универсуме примордиальной традиции», согласно определению Р. Генона (1886–1951) [Генон 2003].