Этноспорт. Руководство пользователя

М. Мосс (1872–1950) в предисловии к изданию «Техники тела» (1934) сообщает о том, что «в каждом обществе возникают свои пристрастия» и отмечает, что «язык телодвижений» — это не заложенные природой, а обретенные навыки поведения, «символические творения», связанные с нормами и ценностями общества, которые создают его «габитус». Габитус, согласно М. Моссу, также устанавливается «серией отдельных поведенческих актов, восходящих не просто к индивидууму, а подверженных влиянию на него воспитания и того общества, в котором он живет, а также еще и той роли, которую он играет в этом обществе» [Мосс 2011].

Следуя логике М. Мосса, мы принимаем во внимание, что ритуальные шествия и символические построения, а также исконные забавы и состязания традиционных игр — это отнюдь не спонтанные, а эмпирически обоснованные, сложившиеся у народов навыки двигательности, обретающие различия от одного сообщества к другому и даже от одной социальной прослойки к другой. Гетерогенность этих двигательных практик формируется самобытностью культуры и соционормативной средой.

Именно поэтому традиционные игры были непременным ритуалом родовых праздников и обрядов, где коммунитарно складывалась игровая этика и обычаи в регламентации соревнований. Отдельные случаи расширения участия в традиционных играх до уровня межродовых событий имели место достаточно редко. Такая практика встречалась в первые годы после присоединения захваченных территорий или в результате открытия новых торговых путей через родоплеменные места традиционного обитания коренных народов. Так или иначе, но именно расширение участия сыграло решающую роль в формировании общей типологии традиционных игр и состязаний, при этом важно отметить, что культурные заимствования чужих игровых традиций распространялись только на регламенты, сами же автохтонные матрицы правил оставались неприкосновенными.

Изменение правил происходило только в зонах культурной конвергенции, где соседние народы практиковали взаимное участие в праздничных гуляниях. В качестве примера можно привести участие русского населения в традиционных играх на татарском празднике Сабантуй и, соответственно, татар в исконных забавах на общерусских праздниках Николо-Петровского цикла (Никола зимний, Крещение, Масленица, Красная горка, Троица и др.), а также престольных праздниках и ярмарках. Возможно, главным образом людей привлекало различие в игровой культуре и обрядах, ими двигало стремление познавать чем живут соседи. Сегодня такие посещения местных мероприятий мы называем «событийный туризм».

Отмечая, что традиционные игры разных народов столь же различны, как их лексиконы и языки, П. Парлеба предлагает нам рассматривать их с позиций этнологии двигательности, которую он называет «этнодвигательность» и вкладывает в это понятие природу и область происхождения двигательности в той же мере, в какой она связана с культурой и социальным окружением в местах ее формирования и последующего бытования [Parlebas 1999: 97]. Обоснование этнодвигательности П. Парлеба строит на том, что традиционные игры коренятся в особенностях ландшафта среды обитания, благодаря чему возникают уникальные сценарии, связанные с окружающей средой, образом жизни и пристрастиями сообществ. В этом контексте происхождение игр вполне ясно: игры — это зеркало сообществ их породивших, отражения которых столь же многолики и разнообразны, как и сами сообщества.

Но при всей стройности умозаключений П. Парлеба, его теория выглядит несостоятельной при рассмотрении ключевых для нас фактов схожести игр, когда в отдаленных друг от друга регионах фиксируется почти одна и та же игра. Здесь игровая традиция ничем не отличается от универсума всей традиционной культуры, согласно заключению британского антрополога Дж. Фрэзера (1854–1941) [Фрэзер 2012]. Сталкиваясь с проблемой схожести в идентификации игр, мы задаемся вопросом: эта синхрония происходит из-за особенностей всепроникающей межкультурной коммуникации или это простое совпадение, связанное с независимым актом народного творчества в едином пространстве глобального антропологического универсума?

Проблематизация в идентификации игр возникает уже по причине обсуждения самого по себе игрового процесса. Например, в картине Питера Брейгеля-старшего (ок. 1525–1569) «Детские игры» (1560) П. Парлеба насчитал семьдесят семь игр [Parlebas 2003], в то время как этнолог М. Сегарра фиксирует всего шестьдесят из восьмидесяти шести игр, обнаруженных ранее Ж.-П. В. Бранденом [Cegarra 1997].

Проблему идентификации усугубляет и то обстоятельство, что множество разных игр могут существовать под одним именем, но и множеством разных имен зачастую обозначают одну и ту же игру, отмечает французский этнограф А. ван Геннеп (1873–1957) и приводит пример с игрой квинет (quinet), имеющей 11 названий, каждое из которых относится к 11 конкретным регионам [Gennep 1935].