Это(а) твоя жизнь

– От чего?! – заорал он – и вы спрашиваете от чего их спасать, господин пират?! Да не от чего, а от кого! Людей надо спасать от вас и ваших бандитов! Как же вы красиво поете свои серенады, капитан, заливая мне в уши помои из философских рассуждений, убеждая, что я сам во всем виноват. Что все кругом сами виноваты, и только вы со своей командой ангелами спустились с небес, неся просветление в наши темные головы. Я понимаю, что вы сильнее, но вы корите меня за то, что я не люблю этих людей. Да, это правда, я их не люблю – невозможно любить всех подряд, и пускай мною движет только человеческий долг, но как у вас поворачивается язык говорить о любви к людям, когда вы грабите их города и убиваете мирных жителей?

Мустафа интенсивно взмахивал руками, забегал вперед, опережая Хуан Карлоса, поворачивался к нему лицом, чтобы видеть глаза и снова возвращался. Капитан же, напротив, продолжал сохранять абсолютное спокойствие. Он смотрел на Мустафу, и видел в нем ребенка, который никак не решит задачу. Глаза Хуан Карлоса светились, как глаза учителя, которому любопытно, разберет этот урок его ученик или нет.

– Я очень надеюсь, что не ошибся в тебе, Мустафа, и ты тот кого я рассчитывал встретить в этом городе, – отвечал Хуан Карлос – а что касается любви к людям, то во мне ее гораздо больше, чем в ком бы то ни было из живущих на Земле. Я не просто их люблю. Я здесь, чтобы заботиться о тебе, о них, об их потомках и вообще о судьбе человечества!

Мустафа даже опешил.

– Знаешь, Хуан Карлос, по прозванию Белый Сокол, мне начинает казаться, что я сошел с ума, и у меня бред с галлюцинациями, – Мустафа говорил шепотом и часто дышал, со лба струился пот – я, наверное, сплю и должен проснуться. Тогда, вероятнее всего окажусь в больнице, и все встанет на свои места. А может быть я перегрелся на солнце, ведь последние три дня стояла страшная жара. В любом случае надо проверить, не наваждение ли все это, – растеряно добавил он сам себе, оглядываясь по сторонам.

И Мустафа действительно, как сумасшедший, начал нервно перебегать с места на место, проверяя этот мир на предмет его материального существования. Он щипал себя за бедра, пинал камни и смотрел на солнце до рези в глазах, пока не убедился, что все вокруг настоящее. Тогда он обреченно вздохнул и бессильно опустился на землю.

К этому моменту Хуан Карлос и Мустафа дошли до конца пляжа, где на волнах покачивалась небольшая лодочка, привязанная к вбитому в песок колышку.

– Наш путь дальше лежит по воде, – произнес капитан – прошу в лодку, Мустафа.

Хуан Карлос снял сапожки, засучил брюки по колено и шагнул в теплую прозрачную воду, чтобы дойти до лодки. В эту секунду со стороны Дэниз-Хаялет прозвучал выстрел. Капитан резко повернулся к городу и нахмурился. Тут же еще один выстрел нарушил окружающую тишину.

– А вот этого сейчас никак не должно быть! – сказал Хуан Карлос жестко, скорее обращаясь к себе, чем к своему спутнику – где-то я недоглядел, – и добавил уже для Мустафы – поднимайся, и пойдем быстрее в город, Мустафа, там и покажешь, кого и как зовет спасать твой долг, а нашу прогулку придется отложить.

И Хуан Карлос, снова обувшись, так быстро зашагал в город, что Мустафа еле поспевал за ним.

Глава 3. Грего

Когда, наконец, капитан дал команду присмотреть за ситуацией в городе, Грего еле смог удержаться, чтобы не побежать. Со своей кровожадной улыбкой и нетерпением в глазах он отправился в город.

Грего старался, чтобы все шло по плану, ему нравилось претворять в жизнь замыслы капитана, которого он очень любил и уважал. Самое большое удовольствие заключалось в наблюдении процесса формирования результата. После запуска плана, как большая мозаика начинали происходить, собираться и сливаться события, и в конце этого сложного процесса ждала большая награда.

Лишь один раз за все время Грего ошибся, и план был нарушен. Это было еще в самом начале его работы с капитаном, когда Грего только учился, но последствия этой ошибки были ужасны, и чувство вины за содеянное до сих пор не давало ему покоя.

Грего часто вспоминал день, когда Хуан Карлос первый раз появился в его жизни. Он был тогда мальчишкой четырнадцати лет, отданный на воспитание в семью каменщика. Своих родителей он и помнил, точного года рождения не знал, но считал его 1705м. Смутно помнил, что жил в церковном приюте какое-то время, и никому там не нравился потому, что не желал выполнять указания церковников, учиться, петь псалмы, но постоянно дрался с другими мальчишками. А потом, когда он подрос, пастор, больно и зло, сжав его руку, повел куда-то, ругая всю дорогу, читая нотации и не скрывая радости, что "это отродье", наконец покидает их "святую обитель".