Это безумие

Какой ужас, подумал я. Как же я бессердечен! Я поспешил ей навстречу, и она, без тени упрека в глазах, даже не глядя на меня, взяла мои руки в свои и крепко их сжала.

– Ничего не говори, – едва слышно сказала она. – Пожалуйста, не говори сам и не вынуждай говорить меня. Я не в силах. – И тут вдруг она отвернулась, нет, не резко, не порывисто, а как-то мягко, и по тому, как вздрагивают ее плечи, я понял, что она плачет.

– Аглая! Любимая! – вскричал я. – Как ты не понимаешь, если б я тебя разлюбил, меня бы здесь не было. Я боялся прийти, думал, что, может, я тебе не нужен. Но я тебя не разлюбил, честное слово! Прости меня!

– Пожалуйста, прошу тебя, любимый, – сказала она, – ничего не говори, я этого не перенесу. Ах, уж лучше б я не видела, как она повисла у тебя на руке. Ах! – Она осеклась, и плечи вновь судорожно затряслись.

– Аглая! – взмолился я. – Ты же знаешь, как нужна мне. Знаешь, так ведь? Конечно же, знаешь.

– Только ничего не объясняй, любимый, это не поможет. Ни мне, ни тебе. Ты же и без слов все понимаешь – и про меня, и про себя. Лучше б мне было не видеть. Это так тяжело. Лучше б мне было не видеть! – И внезапно добавила: – Обними меня, обними меня, пожалуйста. Обними, и давай вот так, молча, постоим. Не нужно ничего говорить.

У меня брызнули слезы. Я не мог сдержать рыданий. Ее нежность, ее страдания совершенно меня раздавили. Подумать только, сказал я себе, она так красива, так умна, так благополучна, что по идее должна быть счастлива, она же, влюбившись, несчастна.

Как же трогательны страдания, которые она испытывает! Как же она благородна, прелестна, чувственна, непредсказуема! И при этом не требует объяснений, ни в чем меня не упрекает, лишь просит, чтобы ее покрепче обняли, хочет ощутить тепло и сочувствие. И чье? Человека, который больше всего перед ней виноват, причинил ей тяжкую боль. Как вести себя с женщиной вздорной, своенравной, непокорной, я вполне себе представлял, но с такой, как Аглая?..

Так мы просидели больше часа, я пытался оправдаться и, как мог, извинялся за свое непостоянство, она же гладила мне руки, прижималась ко мне всем телом и повторяла:

– Ничего не говори! Только обнимай меня покрепче!

– Аглая, любимая, уже очень поздно, – сказал я наконец. – Твои родители… ты же их знаешь. Тебе пора домой.

– Да, знаю, знаю, останови такси, слышишь? И доезжай со мной до самых дверей. Сейчас, в эти минуты, я не в состоянии с тобой расстаться. Боже, как же мне хочется провести с тобой эту ночь! Какое это было бы счастье!

Я остановил такси, и мы сели. В квартале от ее дома я велел таксисту остановиться и стал ждать, пока Аглая придет в себя.

– Приедешь ко мне завтра утром? – спросил я.

– Да, да. Как только смогу улизнуть, приеду! Ох как же я ослабела!

С этими словами она вышла из такси и направилась к дверям своего дома, а я, погрузившись в невеселые раздумья, вернулся к себе.

На следующий день произошло полное примирение – и это притом, что Вильма оставалась при мне и меняться я не собирался. Какую бы цель, благородную или дурную, мы ни преследовали, пользы она нам не принесет, если не будет соответствовать нашему нраву. Как бы ни сочувствовал Аглае, я отдавал себе отчет в том, что по природе своей не склонен к постоянству, не могу подолгу испытывать чувство к одной и той же женщине.

Меня, человека переменчивого, увлекающегося, прельщали многие, очень многие. Я шел своим, часто одиноким путем свободного, необузданного, ни с кем и ни с чем не связанного существа. И Аглая это понимала. И от этого мы становились еще ближе.

И тем не менее ее судьба вызывала немало горьких мыслей, ее страсть стоила ей многих душевных сил.

– Не знаю, смогу ли я и дальше переносить все это, – как-то сказала она мне. – Я ведь с самого начала знала, как все будет и как поведешь себя ты. А теперь… – Она сделала паузу, по всей видимости, задумавшись над тем, что еще сказать, а потом с иронической усмешкой кокетливо добавила: – Какой же ты, однако, искусный лжец! С какой убежденностью доказываешь свою невиновность! – После чего стала попрекать меня моими лживыми заверениями.

Я же в качестве самозащиты ответил ей старой поговоркой про любовь и войну.

– Раз я тебя так люблю, – сказала она мне на это, – приходится тебе верить, другого выхода у меня нет. В противном случае, думаю, я бы повела себя иначе. Но ведь ты же пока все равно меня любишь, я знаю. Пусть даже она тебе и нравится. Она моложе меня, и потом, она новая… Но ведь не любит же она тебя больше, чем я, правда? И потом, она ничуть не красивее меня. Ты вернешься. Может даже, она уйдет, а я останусь.

И как в воду смотрела. Какой бы соблазнительной ни казалась мне Вильма вначале, связь наша продолжалась только до следующей осени: она уехала из Нью-Йорка на гастроли. Интерес к ней я потерял по двум причинам. Во-первых, в ее взглядах на жизнь не хватало романтики, и, во-вторых, она была слишком практична, расчетлива.