Это безумие

Уехать уехала, но продолжала забрасывать меня забавными, но не слишком эмоциональными письмами, в которых рассказывала о своей работе и о своих романах, рассчитывая, что я ее пойму и ей посочувствую, что я и делал, насколько это было в моих силах. Продолжалась наша переписка недолго: очередное увлечение, о котором я узнал впоследствии, так ее захватило, что больше я о ней ничего не слышал.

Аглая же была, как и раньше, со мной, мы встречались у меня в квартире или у нее дома, где иногда я оставался ужинать и наслаждался всегда любопытным, а иной раз и запоминающимся обществом, в котором вращались Мартыновы.

Какой же очаровательный был этот дом! Какие умные гостеприимные люди! Все десять лет, что мы поддерживали дружеские отношения, я испытывал чувство единодушия и покоя, пока время и разного рода превратности судьбы – дела, браки, переезды, смерть – нас не разлучили.

И все это время – как это ни покажется странным – Аглая была моей главной поддержкой и опорой, и не только чувственной, но и эмоциональной. Она окружала меня заботой мало сказать дружеской – материнской, только и думала о том, как бы ввести меня, человека независимого, эгоцентричного, в круг близких ей людей.

Совсем еще молодая, она прекрасно разбиралась в людях, чувствовала мое отношение и к себе, и к Вильме. Понимала, что всему виной мой темперамент, и если отношения рвутся, то навсегда; восстановить их невозможно. В таких случаях вместо этих связей появляются другие, и если между мужчиной и женщиной возможно истинное чувство, то лучше в эти отношения не вмешиваться, дать им развиваться своим путем.

Теперь, во всяком случае, как-то сказала она мне, после всего, что ей пришлось пережить, она не станет – не сможет – так же сильно страдать снова. И до тех пор, пока она верит, что я люблю ее не меньше любой другой, она постарается не роптать на судьбу, ничего не говорить и делать вид, что все идет своим чередом. Теперь-то, сказала Аглая, она знает, что я из тех мужчин, кому необходима свобода и кому важно постоянно набираться разнообразного опыта. Пока она в меня влюблена, ставить мне условия она не станет.

Но если когда-нибудь я все же захочу развестись и на ней жениться, все наши с ней проблемы останутся в прошлом. Став моей женой, она перестанет нервничать, сокрушаться, как теперь. Никаких нервов! Я смогу жить так, как мне заблагорассудится.

Каким бы мечтам она ни предавалась, какие бы прогнозы ни строила, наши отношения не только не улучшились, но даже ухудшились. Вопреки всем своим заверениям, Аглая продолжала нервничать, и однажды, вскоре после окончания моего романа с Вильмой, заподозрив, что я увлекся другой (что соответствовало действительности), пришла ко мне рассказать, что на днях отец позвал ее к себе в кабинет и заговорил с ней очень ласково, но настороженно.

Почему уехал лейтенант? Почему она допустила, чтобы он уехал? Она что, не понимает, что ее молодость проходит? На ярмарке невест двадцатитрехлетняя котируется ниже восемнадцатилетней. Почему она замкнулась в себе? Чем она раньше только не увлекалась, куда только не ходила, а теперь за вычетом музыки и чтения у нее не осталось никаких интересов, а если они и есть, он про них ничего не знает. Почему? Чем она занимается? На что тратит время? У нее есть кто-нибудь? Он знает этого человека? Какая-то тайная связь, с которой она не в состоянии порвать? Не может ли он ей помочь? Неужели она не понимает, как он ее любит? Не понимает, что она, что бы там ни было, может ему довериться, рассчитывать на его помощь?

И она может не беспокоиться, он никому ничего не скажет, если только она сама этого не захочет. Даже ее матери. Даже если этот человек женат и связь с ним ничем не кончится. Он и сам когда-то был молодым, у него были девушки, были и замужние женщины, бывало всякое. Ее мать знала о его романах и не вмешивалась. А он, в свою очередь, не вмешивался в ее жизнь и во всем ей помогал: деньгами, советами, молчанием, – всем понемногу.

Он говорил, вспоминала Аглая, посадив ее себе на колени и лаская ее. Отца она любила больше всех, но и ему ничего не говорила – не могла, не хотела.

Ни за что! Нашей тайной ни она, ни я ни с кем делиться не собирались. Хотя Аглая знала, что отец никому ничего не расскажет, ее не выдаст, все равно не хотела ему говорить, потому что боялась, что вне зависимости от того, будет Мартынов молчать или нет, он вполне может прийти ко мне и завести дружеский разговор, поделиться со мной своими проблемами, в том числе и этой; она прекрасно знала, как это бывает. Мне бы это не понравилось, да и ей тоже. Нет-нет, на этот счет мне беспокоиться нечего.