Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости «КС».

– Все наружу! – крикнул Трофим Степанович. – Бросайте бутылки!

Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец «цыган»! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками выкатилась грузовая машина и остановилась посреди двора. Я

схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:

– Через Ловлино проскочим?

– В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.

– А мины у развилка?

– Эх… – отмахнулся Фома Филимонович. – Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.

Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу.

Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.

– Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! – скомандовал я.

– А радиостанция! – крикнул Сережа. – Почему ее не сжечь?

– На! Дуй! – сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с «КС».

– Погоди-ка. Дай сюда! – сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.

Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь.

Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.

Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. «Осиное гнездо» корчилось в испепеляющем пламени.

Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.

– Лезь и ты, места хватит, – сказал я Фоме Филимоновичу. – И показывай дорогу… Все сели? – обратился я к сидящим в кузове.

– Все. Я сделал перекличку, – ответил Трофим Степанович.

– Трогай! – приказал я и вскарабкался в кузов.

Машина зарычала и толчками покатилась со двора.

Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.

Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.

– Жми, Петро!

– Давай на полную железку! – подбадривали ребята шофера.

– Темно, перевернет, – послышался чей-то осторожный голос.

– Свет включи! – посоветовал кто-то.

– Верно! Правильно! Пусть знают наших!…

Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.

Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успехом, мы мчались по большаку, миновали «заминированное» место, достигли развилка и свернули направо, в

Ловлино.

Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожарища.

Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.

«И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!» –

подумал я.

На полпути к деревне Ловлино в свете фар метнулись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.

– Это наши, из охранения, – объяснил он и застучал по крыше кабины. Теперь мы распрощаемся… Выгружайтесь, хлопцы!… Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хороша, да и ночка тоже…

Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи.

Из кабины высунулся Фома Филимонович и обратился к

Карягину:

– Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.

– А ты что же, – усмехнулся Трофим Степанович, –

думал, что мы их в лесу оставим?

– Да нет, – поправился Кольчугин. – Это я так… на всякий случай. Коняшки-то добрые.

Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:

– Будь здоров. Расти большой!

– Постараюсь, Трофим Степанович! – весело ответил

Сережа.

Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:

– Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать… Да и ребят надо прихватить…

И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.

Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей.

Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.

– Полицейское время, – сказал мне Логачев.

Я усмехнулся и заметил:

– Только полицейских самих не видно…

– Их счастье!

Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу.

Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.

Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.

Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток – тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.

– Шабаш! – сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.

– Слезай! – приказал я и первым выпрыгнул на землю. –

Давайте мешки!

Их оказалось четыре, и все набитые доверху.