Это было в Краснодоне

Ваня Земнухов не мог похвастаться своей силой. Выйдя из мальчишеского возраста, он никогда ни с кем не дрался, не боролся. Часто, с сомнением ощупывая свои слабые мускулы, он раздумывал: как бы он поступил, если бы кто-то его сильно оскорбил, ударил? Рассчитывать на то, что он может дать сдачи обидчику, не приходилось. А как поступить?

Когда Соликовский при первой встрече ударил его в лицо, Ваня потерял сознание. А придя в себя, вспомнил мучивший его вопрос. И решение пришло само собой: «Если нельзя дать сдачи, нужно победить врага железной выдержкой и презрением».

Войдя в кабинет, Ваня близоруко прищурился, остановился на пороге.

– Подойди поближе, – услыхал он голос Зонса. – Сюда, к столу. Может быть, ты скажешь, где спрятано оружие?

Ваня рассеянно потер переносицу и вдруг широко улыбнулся, блеснув зубами. Он уже был готов ко всему.

– Нет, этого я вам не скажу, – почти весело мотнул он головой, бесстрашно глядя на Зонса.

– А что ты нам скажешь? – приняв тот же тон, спросил Зонс.

– Та вряд ли вам доставит удовольствие то, что я скажу. Хорошего не услышите! – непосредственно сказал Ваня и снова открыто и дерзко улыбнулся.

Соликовский не удержался и ткнул кулаком в Ванино лицо. Он еще не остыл после расправы над Третьякевичем. Зонс остановил его.

– Может, ты назовешь нам, кто прятал оружие? – снова повернулся он к Ване. – Если не знаешь фамилий, опиши, какие они из себя.

И Ваня опять улыбнулся, явно насмехаясь над Зонсом, как будто даже удивляясь его долгому терпению:

– Так у меня ж слабое зрение! Я ничего и никого не вижу…

Зонс махнул рукой Соликовскому, словно спускал с цепи давно рвущуюся бешеную собаку. Соликовский и в самом деле походил в этот момент на разъяренного пса. Оскалив зубы, он накинулся на Ваню…

Два часа продолжался допрос Земнухова. Несколько раз Ваня терял сознание; его окатывали водой и снова избивали до беспамятства, тщетно пытаясь вырвать хоть одно слово…

Когда полуживого, снова потерявшего сознание Земнухова выволокли из камеры, Соликовский закурил и, взглянув на стоявшего у окна Подтынного, усмехнулся:

– Видал, героев из себя корчат…

– Да уж вышколили их, – ощерив зубы, отозвался Подтынный. – Воспитали…

– Ничего, побудут у нас – поумнеют. Ты вот что, – Соликовский, левой рукой застегнув ворот рубашки, хотел было отвернуть засученные рукава, но раздумал, – иди сейчас к себе, передай участок… ну хотя бы Зимину. А с завтрашнего утра приступай к новым обязанностям. Заместителем моим будешь, понял? Поможешь тут…

Покровительственно похлопав по плечу Подтынного, он ткнул в пепельницу сигарету, придавил ее прокуренным пальцем и крикнул:

– Фомина сюда!

Это было похоже на какую-то страшную кровавую игру. Молодогвардейцы упорно, вызывающе молчали, и это упорство больше всего бесило гитлеровцев. В сущности, Зонса не так уж волновала судьба пропавшего оружия – его поражала чудовищная стойкость этих еще совсем молодых людей, и он тоже упорно продолжал избивать их, добиваясь только одного-чтобы они заговорили. К вечеру и Зонс и Соликовский окончательно выбились из сил. Зонс вызвал двух жандармов и, усевшись на диван, приказал им избивать арестованных. Жандармы механически стегали их плетьми, а Зонс продолжал задавать одни и те же вопросы, заранее зная, что ответа на них он не услышит.

Так продолжалось до глубокой ночи…

Утром Подтынный, тщательно выбритый, скрипя начищенными до блеска сапогами, вошел в отведенный ему кабинет и деловито осмотрелся. Сняв шинель, повесил ее в угол, подошел к столу, зачем-то передвинул его поближе к окну, уселся… Он не совсем четко представлял себе, в чем будут заключаться его новые обязанности, а получить инструктаж было не у кого – Соликовский еще не появлялся.

Посидев несколько минут за столом и ничего не придумав, Подтынный решил пройтись по кабинетам.

Соседнюю комнату занимал следователь Кулешов. Увидев Подтынного, он обрадованно засуетился, вежливо подвинул стул, быстро затараторил:

– Садитесь, садитесь, пожалуйста! Да-да, мы знаем, Василий Александрович сообщил. Очень приятно, разрешите поздравить вас, так сказать. Я очень рад, поверьте, очень рад!.. А Василий Александрович еще не пришел. Конечно, такая нагрузка, столько работы… – Он перегнулся через стол, перешел на шепот: – Господин Зонс был уже, забрал к себе на допрос оттуда, снизу, там коммунисты… Господин Зонс их сам допрашивает. А нам приказал вот этими заняться. Вы разрешите продолжить?

Кулешов вскочил из-за стола, мелкими шажками подбежал к окну и неожиданно взвизгнул:

– Ты будешь говорить, паршивец?! Я тебя спра-а-шиваю – будешь?

Подтынный посмотрел в угол, куда кричал Кулешов, и увидел там белоголового юношу со связанными руками, в изодранной в клочья рубашке. Он стоял, опершись спиной на шершавую, плохо оштукатуренную стену. Из разбитого носа темным ручейком текла кровь.

Подтынный узнал в нем Анатолия Попова.

– Подумайте только, – изумленно всплеснул руками Кулешов, – целый час бьюсь! И это мой крестник! У-у-у, сталинец!

Он неловко, по-женски хлестнул ладонью по лицу Анатолия.