Это было в Краснодоне

– Молчи, хохлюга! – зло отдувался Захаров. – Вроде ты не знаешь…

– Та, ей-богу, не знаю! – чистосердечно вскрикивал паренек. – Ничого такого не робыв…

– Врешь! В «Молодую гвардию» вступал? Вступал. Листовки расклеивал? Расклеивал. У нас список имеется. И твоя фамилия там значится – Василий Пирожок.

Паренек, незлобиво поругиваясь, крутил могучей, жилистой шеей:

– Тю, черт зна шо! Якыйсь дурень напысав там, а у мэнэ тэпэр шкура трищыть… Вы, дядьку, хоч нэ дуже налягайтэ, бо цэ ж мэни ще довго прийдэться у вас сыдить. Та й сэбэ пожалийтэ – он уже у вас очи рогом лизуть.

Взбешенный Захаров снова хватался за плеть…

Кулешов успел допросить уже более десяти молодогвардейцев. Ни один из них не признался в принадлежности к подпольной организации, не назвал своих товарищей. Кулешов устраивал очные ставки, пробовал уличить допрашиваемых во лжи, задавал провокационные вопросы, заверял, что, назвав своих сообщников, арестованные немедленно получат полную свободу. Ничего не помогло.

Тогда он пошел на хитрость: сочинил фиктивные показания, якобы полученные от подпольщиков, и стал подсовывать их допрашиваемым. Допросив Бориса Главана и ничего не добившись, он через час снова вызвал его к себе, сунул под нос исписанную бумажку:

– Вот ты все скрываешь, от всего отказываешься… А теперь что скажешь? Читай, что здесь написано: «Признаюсь, что вместе с Борисом Главаном участвовал в нападении на лагерь военнопленных. Главан был руководителем группы, я видел, как он убил немецкого часового». Это дружок твой, Толька Попов, рассказал. Прижали его как следует, он и не выдержал, во всем сознался. Вон и подпись его, узнаешь? Видишь, ты их покрываешь, а они тебя с головой продали…

Черный как жук Главан помолчал с минуту, что-то соображая, потом вытаращил блестящие, похожие на сливы глаза:

– Какой дружок? Ничего не понимаю… Я здесь всего четыре месяца живу, почти никого не знаю. Я ж говорил – родился и вырос в Молдавии, в Красной Армии служил переводчиком, а потом попал в окружение и пришел в Краснодон. Ни с кем не успел еще и познакомиться…

– Так-таки и не успел?.. – прошипел Кулешов. – Подумаешь, четыре месяца! А много ли вам надо, чтоб спеться. Ну, давай живо выкладывай – кто еще участвовал в нападении на лагерь?

– Какой лагерь? – снова удивился Главан. – Что вы мне голову морочите?

– Ты мне дурочку не валяй! – вспылил Кулешов. – Будешь говорить или нет? – и повернулся к стоявшим наготове полицаям. – Возьмите его, прочистите еще раз мозги! Может, вспомнит…

Подтынный присутствовал при допросах, всматривался в лица молодогвардейцев, и глухая злоба, душившая его еще в дни безуспешных розысков таинственных подпольщиков, перерастала в лютую, слепую ярость. Его бесило, что так долго дурачившие и пугавшие всю полицию подпольщики оказались в большинстве своем зелеными мальчишками и девчонками и что они и сейчас, попав в лапы полиции, держатся смело и даже дерзко. Он не мог понять, откуда у них столько выдержки и бесстрашия, и это вызывало в нем ярость.

***

– У вас, Подтынный, цепкая память. Но вы почему-то забыли упомянуть, что вскоре после ареста молодогвардейцев вам было присвоено немецкое воинское звание фельдфебеля.

– Вам и это известно… – вырвалось у Подтыиного.

– Мы располагаем всеми данными о вашей деятельности в оккупированном городе, – сухо сказал следователь. – Учтите, в вашем положении самое лучшее – говорить правду, всю правду.

– Да, да, я понимаю…

Помолчав немного, Подтынный снова заговорил:

– Мы делали все возможное, чтобы заставить молодогвардейцев дать показания, но они ни в чем не сознавались. Тем временем Зонсу удалось узнать еще несколько фамилий людей, которых подозревали в принадлежности к подпольной организации. Их всех арестовали. И снова начались допросы.

СНОВА ДОПРОСЫ

Краснодон – городок небольшой. Весть о ночных арестах разнеслась по нему быстрее ветра. Скоро не было в городе человека, который не знал бы о страшном событии.

С утра стягивались к серому бараку угрюмо-молчаливые вереницы людей. Шли родители арестованных в надежде узнать что-нибудь о судьбе своих детей, соседи, знакомые и незнакомые. Толпились на небольшой площади перед бараком, напряженно вслушивались, стараясь уловить каждый шорох, каждый звук, возникавший за слепыми, перечерченными проволокой окнами. Иногда оттуда доносились приглушенные стоны, страшные вопли. Тогда толпа подвигалась ближе к бараку, матери, заламывая руки, бросались к полицаю, хмуро стоявшему у двери.

– Доченька! Доченька моя там… Пустите! То-сенька-а-а!

– Ироды! Душегубы проклятые, что вы делаете!.. Полицай, опасливо косясь на тревожно гудящую толпу, щелкал затвором винтовки:

– Разойдись! Кому сказано – не подходи! Уйди, бабка, не велено подпускать!

– Хоть передачу возьмите! Раздетые они там, в одном белье…

– Ничего, не померзнут, – скалил зубы полицай. – Их там согреют…

Толпа то отступала, то снова тревожно подступала к бараку…

На третьи сутки Соликовский разрешил дежурному полицаю принимать передачи арестованным. Только тогда напряжение немного спало – значит, живы…