Это было в Краснодоне

– Ну, чего притихли? Ваня, запевай-ка нашу, молодогвардейскую… Хорошую песню мы сочинили, а петь приходилось все больше украдкой. Теперь-то можно во весь голос…

И он запел нарочно громко, старательно выговаривая слова:

Над землей богатою,
Над родною хатою
С бандою проклятою
Выступаем в бой.
И за волю вольную,
За страну раздольную
Вышел в степь донецкую
Парень молодой…

– О, то ты правильно придумал! – воскликнул Ваня Земнухов, живо сверкнув глазами. – Давайте, хлопцы, дружно! Пусть и девчата за стеной услышат… – И, дирижируя обеими руками, подхватил:

Ах ты, степь родимая,
Степь непобедимая,
Сильными и твердыми
Ты растила нас.
Всей семьей шахтерскою
На чуму заморскую,
За просторы гордые
Выйдем в этот час…

Все, кто был в камере, дружно подхватили знакомую мелодию. Вася Бондарев постучал кулаком в стену, за которой в соседней камере сидели девушки. Оттуда немедленно раздался ответный стук, и в хор включились звонкие девичьи голоса. По всему бараку понеслась задорная песня:

Собирай донецкую
Силу молодецкую,
Чтоб разбить немецкую
Черную орду.
Чтоб над терриконами,
Нивами зелеными
Мы везли вагонами
Уголь и руду!

В бессильной злобе фашисты метались по коридору, врывались в камеры, размахивая пистолетами, орали: «Молчать!»

Но молодогвардейцы не обращали на них внимания. Они как будто даже не замечали этих рассвирепевших, брызжущих слюной людей и пели еще громче, еще дружнее, вкладывая в бесхитростные слова песни всю свою ненависть к врагам, всю свою любовь к жизни, к Родине.

В эти последние часы своей жизни отважные комсомольцы хотели только одного: пусть все узнают, что никакие пытки, никакие мучения не сломили их дух, не смогли отнять у них веру в правоту своего дела, в силу своего народа. Своей песней они говорили врагам: советская власть непобедима!

…Поздно ночью в окно дома Поповых кто-то тихо постучал. Таисия Прокофьевна приоткрыла форточку. В форточку впорхнул листок бумаги, затем донесся чей-то приглушенный шепот: «Беги в полицию, может, успеешь попрощаться…»

Не чуя под собой ног, Таисия Прокофьевна выбежала на улицу.

Ярко светила луна. У самого здания полиции Таисия Прокофьевна увидела, как распахнулись ворота, из двора выехала крытая брезентом автомашина и на большой скорости помчалась к шахте № 5. Из-под брезента глухо доносилась песня. Хриплые юношеские голоса негромко пели любимую песню Владимира Ильича:

Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил…

В этом хоре Таисия Прокофьевна услышала и голос своего сына.

Его вместе с товарищами везли на казнь…

***

Рассказ Подтынного близился к концу.

– Следствие располагает данными о том, что вы лично участвовали в казни молодогвардейцев. Вы подтверждаете это?

Подтынный беспокойно заерзал на стуле.

– Н-нет… То есть… я присутствовал… Мне приходилось сопровождать арестованных к месту казни…

– Расскажите об этом.

Снова лицо Подтынного укрылось в густых клубах дыма.

– Вечером 14 января шеф гестапо разговаривал по телефону с полковником Ренатусом. Соликовского и меня перед началом разговора выгнали в коридор. Когда мы снова вошли в кабинет, шеф объявил, что в целях сокращения линии фронта германская армия отходит на запад и полиции надо готовиться к эвакуации. Соликовский спросил, как быть с арестованными. Шеф ответил: «Всех уничтожить». В следующую ночь первая группа арестованных подпольщиков была казнена..

КАЗНЬ

Уже не только по ночам доносились с востока мощные раскаты орудийной канонады. Круглые сутки гремела, полыхала огненными заревами заснеженная степь за Донцом. Резвые стайки краснозвездных истребителей проносились над Краснодоном. Советские войска рвались в Донбасс.

Первым трезво оценил сложившуюся обстановку барон Швейде. Быстро, без лишнего шума он упаковал свои вещи и однажды утром укатил из Краснодона, заявив майору Гендеману, что неотложные дела немедленно требуют его в Саксонию.

– Я постараюсь вернуться так скоро, как это будет возможно, – уверял он, пожимая руку майору. – Мы еще встретимся. Непременно…

Майор рассеянно ответил на рукопожатие, пробормотал какие-то любезности, а про себя подумал: «Удирает, как крыса с корабля: что-то пронюхал…»

Майор не знал об истинном положении на фронте, но догадывался, что сдержать напор советских войск в районе Донбасса вряд ли удастся. Он и сам подумывал уже о том, что пора бы передислоцироваться подальше на запад, но, как человек военный, сделать это без приказа не мог. А приказа не было.