Это было в Краснодоне

Бегство барона не на шутку встревожило майора. Он съездил в Красный Луч и на правах старого друга попытался было вызвать на откровенный разговор полковника Ренатуса. Но тот ничего определенного не сказал, лишь пожаловался на занятость, на усталость и говорить о положении на фронте не стал.

Наконец 14 января из штаба пришла шифровка, в которой довольно недвусмысленно намекалось на то, что в ближайшее время оккупационным властям Краснодона придется оставить город и что комендатуре нужно готовиться к перебазированию. Майор тут же распорядился объявить по гарнизону положение военной тревоги.

Утром 15 января у Гендемана состоялось короткое совещание. Присутствовали шеф гестапо, Зонс, Соликовский и бургомистр Стаценко.

Шеф, по-видимому, был нездоров. Он непрестанно морщился, словно страдал от зубной боли, часто хватался руками за голову.

– Следствие о партизанской группе закончено. Полковник Ренатус, которому я доложил о результатах следствия, приказал немедленно всех расстрелять. Всех до единого. Вам, – шеф посмотрел на майора, – надлежит привести приговор в исполнение.

– Вам удалось вырвать у них признания? – живо повернулся к «майстеру» Зонс.

– Картина действий партизанской группы достаточно ясна, – сухо отрезал шеф. – Нет нужды вдаваться в подробности. Все равно это ничего не изменит.

– А коммунисты? Они, безусловно, были главным ядром группы. Не удалось ли вам установить, каким образом они руководили подпольщиками?

– Было бы наивно предполагать, что коммунисты признаются в этом, – ответил шеф. – Группен-фюрер Шульц допрашивал коммунистов, но только ради формальности. Что касается молодых, то они могли и не знать о роли коммунистов. Впрочем, все это тоже не имеет значения.

– Казнь будет публичной? – осведомился майор. Шеф поморщился.

– Чем меньше будут знать о ней, тем лучше. Главное – побыстрее. Если возможно – сегодня же.

Майор взглянул на Соликовского, хотел что-то сказать ему, но, вспомнив, что тот не понимает по-немецки, приказал переводчику.

– Объясните коротко…

Переводчик быстро передал по-русски сообщение шефа. Соликовский сразу оживился.

– На пятой шахте шурф есть. Место глухое, жилья поблизости нет. А главное – и закапывать не надо. Покидать в шурф – и баста. Глубина там – больше пятидесяти метров,

Гендеман вопросительно посмотрел на шефа.

– Пожалуй, подходит. Как думаете? Шеф равнодушно ответил:

– Мы увезем в Ровеньки Любовь Шевцову: господин полковник пожелал допросить ее лично. Нужно получить от нее некоторые сведения о системе советской разведки. Остальные нас уже не интересуют. Поступайте по своему усмотрению. Да не забудьте сказать этому болвану, – шеф кивнул в сторону дремавшего в углу бургомистра, – что смертный приговор должен подписать он, как представитель местной власти.

Прямо из комендатуры Зонс и Соликовский отправились осматривать шурф шахты № 5.

Глухой, давно забытый людьми пустырь на далекой окраине города даже днем производил удручающее впечатление. Угрюмо возвышался над ним невысокий холм шахтной породы. У подножия холма лежал, распластавшись, искореженный взрывом шахтный копер. Холодный ветер уныло свистел в погнувшихся, вросших в заснеженную землю металлических фермах. Они покрылись красными каплями ржавчины, и издали казалось, что весь копер забрызган кровью.

Под копром зияла пропасть. Из глубокого, с обвалившимися краями колодца веяло запахом перегнившего леса и леденящим холодом.

Опустившись на колени, Зонс тщательно обследовал края колодца, осторожно заглянул вглубь. Пошарив руками вокруг, нашел обломок кирпича, бросил его в колодец и долго прислушивался.

– Другого выхода из колодца нет? Соликовский кивнул.

– Нет. Все подземные выработки давно обрушились, там и кошка не пролезет. Громов спускался, все обследовал…

Зонс поднялся с земли, достав из кармана платок, вытер мокрые ладони.

– К двадцати трем часам всем полицаям быть на месте, – коротко приказал он. – Приготовить первую партию арестованных. Список покажете мне после обеда. Вам все ясно?

– Понятно, господин гауптвахтмейстер. Будет сделано! – бодро ответил Соликовский.

…В сером бараке было непривычно тихо. Возле крыльца сгрудились полицаи, смрадно дымили цигарками. Временами они прислушивались к непрерывному гулу, доносившемуся с востока, молча переглядывались, сокрушенно качали головами.

– Ну, чего рты разинули! – прикрикнул на них Соликовский. – Марш по своим местам!

Лукьянов зло растер носком сапога дымящийся окурок, шумно вздохнул.

– Где-то оно, наше место… Видать, новую конуру скоро придется подыскивать. Нашему Серку сколько ни бреши, а все на чужого…

– Но-но, разбрехался! – закричал Соликовский. – Кому сказано, по местам! Домой без команды не уходить. Ночью будет большая работа. Подтынный где?

– У Захарова все сидят, – ответил Лукьянов.

В кабинете Захарова сидели Подтынный, Кулешов и Черенков. Лица у всех лоснились, глаза помутнели.

Соликовский окинул их подозрительным взглядом.

– Празднуете? Не рано ли начали?