Это было в Ленинграде. У нас уже утро

Когда сейнер вышел в море, из окна стал виден весь комбинат: пустынная ещё каменная пристань, развешанные для просушки сети, консервный завод, длинные низкие сараи пошивочного и засольного цехов и за ними тёмные, прикрытые утренним туманом сопки.

Сейнер стало покачивать. Крутя рулевое колесо, Весельчаков искоса поглядывал на укреплённый перед ним компас.

— Это вы, товарищ директор, правильно сделали, что с нами в море пошли, — Весельчаков говорил, не оборачиваясь, и Доронин не видел выражения его лица. — Теперь сами увидите, что никаких таких секретов мы не имеем. Просто люди честные, добросовестные, понимаем, что государству рыба нужна.

Доронин молчал.

— Вот мы сейчас миль за двадцать мористей уйдём и начнём рыбку ловить, — не унимался Весельчаков. — А там с улова и поджарить можно.

Доронин по-прежнему молчал. В конце концов умолк и Весельчаков. В окно рубки дул холодный солёный ветер. Сейнер сильно качало. Теперь Доронин понял, что море выглядело спокойным только с берега.

Невесть откуда появился туман. Казалось, что сейнер пробирается сквозь облака, спустившиеся прямо на воду. В рубке всё стало влажным: стены, потолок и даже широкая спина Весельчакова.

— Ну и места! — снова заговорил Весельчаков. — Одно спасенье — компас. А то погонит твой корабль прямо к самураям в гости…

Взглянув через плечо Весельчакова на влажное стекло компаса, Доронин увидел в нём улыбающееся лицо шкипера.

Качка усилилась, и Доронин почувствовал, что ему становится нехорошо.

Внезапно туман рассеялся. Не более чем в километре от сейнера над водой взметнулось чёрное длинное тело огромной рыбы.

— Акула-матушка, — спокойно сказал Весельчаков. — Должно, касатки атакуют. Вот, товарищ директор, доложу вам, игра природы — касатки. Самки куда меньше акулы, а в бой первые лезут…

Действительно, описывая в воздухе крутую дугу, из воды выскакивали какие-то короткие стремительные рыбы с острыми плавниками на спине.

«Все запугивает!» — подумал Доронин.

Весельчаков повернул рулевое колесо и сказал!

— Ещё немного возьмём мористей и начнём.

Доронин с трудом расслышал его слова. Он стоял, ухватившись руками за оконный переплёт. В ушах его звенело. Во лны с шипением лезли на сейнер и перекатывались по палубе. Доронин облизал губы и почувствовал острый, солёный вкус во рту. Его затошнило.

Погода все ухудшалась. Казалось, что ветер грудью упёрся в рубку. Сейнер нырял из одной волны в другую. Время от времени корма его отрывалась от воды, и тогда становилось слышно, как винт режет воздух.

Весельчаков наконец обернулся.

— Э-э, — протянул он, одной рукой придерживая рулевое колесо, — что это с вами, товарищ директор?

Он крикнул одного из рыбаков, и тот, подхватив Доронина под руки, с трудом спустил его по трапу в помещение для команды. Подстелив грязный, пропахший рыбой ватник, он уложил директора на грубые дощатые нары.

Доронин лежал, запрокинув голову и боясь пошевелиться.

Когда он пришёл в себя, то увидел, что рядом с ним сидит Весельчаков.

— Ну как, товарищ директор? — добродушно сощурившись, спросил шкипер.

Доронин молчал.

— А мы уж домой идём. Рыбки взяли порядочно. Ругать не будете. А вам не полегчало?

Доронин закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. Но Весельчакова трудно было обмануть.

— Вам бы теперь лимончик пососать… — продолжал он. — Да разве в этих проклятых местах найдёшь?… А я и забыл, дурак, что вы этой болезни подвержены… Помните, на пароходике-то, на «Анадыре»?…

Весельчаков ушёл, а Доронин лежал без движения до тех пор, пока не услышал, как борт стукнулся о стенку. Он понял, что путешествие окончено. Два рыбака помогли ему выйти на палубу.

Мимоходом заглянув в трюм сейнера, Доронин увидел серебристую груду рыбы.

Он еле стоял на ногах. Состояние его было тем более плачевно, что море совершенно успокоилось. Яркие солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь чёрную тучу, и казалось, что туча плавится от близости солнца. Воздух стал прозрачным. Виднелись дальние сопки.

На пирсе толпились люди, как обычно встречавшие сейнер Весельчакова. Среди них были Вологдина и Венцов.

Весельчаков хотел помочь пошатывающемуся, бледному Доронину перешагнуть через фальшборт, но тот резко оттолкнул его руки и, собрав последние силы, ступил на берег без посторонней помощи.

В тот же день Доронина вызвал к себе Костюков.

— Воюешь? — спросил он, едва Доронин переступил порог кабинета.

— Воюю, — ответил Доронин, полагая, что речь идёт о борьбе комбината за выполнение плана. — Думаю в ближайшее время добиться перелома.

— Нет, я о другом, — Костюков покачал головой. — С Весельчаковым все воюешь?

— Ну, знаешь, товарищ Костюков, — не выдержал Доронин, — это такой проходимец…

— Погоди! Проходимец, шкурник — все это, очевидно, так и есть. Что ж, гони его с комбината или суд над ним устрой показательный…

— В том-то и дело, — угрюмо сказал Доронин, — что я не могу его сейчас выгнать. Он один из немногих рыбаков, которые берут рыбу.