Это Фоме и мне

Палёнова была умная, это что-то. Фома с удовольствием бросил бы на пол её косточки, да и растоптал, или не на пол бросил, а куда-нибудь вон с глаз, но сказал лишь: «Спасибо, положите на кровать», и без выражения на лице уставился на неё. Палёнова не уходила — собралась, видимо, сортировать фрукты по цвету или степени спелости, но почуяла что-то неладное, посмотрела на Фому и удалилась.

Тем временем Вика отыскала в парке разломанный ящик, подтянула его под окно, встала — иначе до окна доставало аккурат только её лицо, а теперь Вика могла даже на карниз облокотиться.

— Фома, надо долечиться.

— Я долечусь. Вик, ну ты чего?..

— Фома, милый, не капризничай. Билирубин, АлАт, АсАт, ты повнимательнее с ними. Ладно? — Вика прислонилась к стеклу. — Фома, неужели это ты там, а я здесь?

— Вика, мне сказали — лечение 21 день. И всё, понимаешь? Уже один прошёл. Ещё пройдут… И мы поедем…

— Не надо. Фома, не надо. Мы везде поедем, ты только выздоравливай, Фома? И не загадывай больше ничего, ладно?

— Ладно. Я к тебе даже в форточку не пролезу, видишь, какая она маленькая. А окна навеки забиты.

— Я буду приезжать, Фома. Завтра приеду. — вместо слёз у Вики вспотели ладони, и на стекле остались два мелко-мелко мокрых пятна. Она вытерла их и убрала руки с окна. — Ты ешь черешню.

Фома засмеялся — представил Палёнову. Снова забултыхалась внутри Фомы какая-то гадость, он отвернулся, как будто пошёл за черешней, — так хотелось ему выбить окно и забыть про всё это дело, чтобы они были с Викой опять свободны, как ветер.

Вика, снова приставив ладони лодочками к окну, смотрела на то, что находилось в палате Фомы.

— Фома, ты у самого окна, что ли, спишь? Не дует?

— Жарко. — Фома взял пакет с черешней. — Вкусная черешня. Спасибо, Вик, ты не вози ничего. Не надо.

Вика даже обиделась.

— Ага, а успешное лечение? Я что, не могу принять в нём посильное участие?

— Вика, я хочу пива и жареную поросячью ногу.

— А я хочу в Пномпень, Фома. Всё будет. У тебя ничего не болит?

— Нет, ничего не болит.

— Как, не болит? Должно болеть! Ну не обманывай, Фома…

— А почему у меня должно что-то болеть?

— Потому что ты в больнице, Фома! — Вика как можно более пристально всмотрелась в лицо Фомы.

По больничному радио испорченный до неузнаваемости голос Галины Петровны рекомендовал Фоме выпить таблетки и приготовиться к ужину.

Фома оживился.

— Вика, сейчас будет шоу.

И действительно: торжественно вплыл ужин вместе с Галиной Петровной. Фома повязал салфеточку, как слюнявчик, и принял поднос от Галины Петровны.

— Что, влюбляетесь? — спросила она, с интересом приглядываясь к Вике.

— Через стекло не влюбишься, — ответил ей Фома.

— Не, говорят, можно, — Галина Петровна подмигнула Вике и пошла к выходу.

Вика почти ничего не услышала из разговора в палате, но на всякий случай приняла строгий вид.

Фома пошлёпал вилкой по картошке-пюре:

— О, рекомендую: режим № 1 «постельный», диета № 5.

— Ну что, нормальная еда…

— Ага, особенно вот это блюдо «Как будто — кто-то умер — с хлебом»…

— Ешь, не разговаривай. Это суперпольза. Вся диетическая еда суперпольза. Ты что, выздороветь не хочешь?

— Хочу. Но от такой еды ног таскать не будешь, а уж в Пномпень после неё — не, не потянешь.. — Фома заглотил вилку пюре и половину паровой котлеты, страдая, запил киселём.

— И ничего, нормальная еда, не привередничай.

— Говорят, Вик, что после курса лечения и такой диеты у пациентов часто уменьшается размер обуви, — заметил Фома.

— Это ничего, скорее бы только это окончание курса лечения.

Но наступило окончание свидания. В бокс вошли сразу Галина Петровна, Палёнова и медсестра из процедурного.

— Всё съел? — заколыхались они в узком проходе между стеной и кроватями.

Вика отошла от окна и лишь издали пыталась наблюдать. Она старалась не лезть в процесс лечения Фомы. Медсёстры что-то говорили Фоме, смеялись, видимо, делали укол, а когда ушли, Фома подскочил к окну.

— Я, наверно, схожу с ума, Вика. Я думал, что ты уехала! — Фома вытер взмокший лоб.

— Ну Фома, ну что ты, Фома… — Вика протягивала руку и гладила стекло там, где с той стороны было лицо Фомы.

— Я почти чувствую твою руку, правда, чувствую, веришь…

— Не волнуйся, Фома, не надо…

— Знаешь, мне кажется, что вся жизнь пошла параллельно мне, как за стеклом. А я только о ней вспоминаю, ну, как там всё было, и догадываюсь. Понимаешь? — Фома никогда ещё так много не говорил. Он говорил, Вика слушала, а Фома удивлялся. И говорил. — Я выйду, и мне нельзя будет есть, нельзя пить, а я сейчас я сижу тут, в четырёх стенах болезни, могу только смотреть в окно — а правда ли там, снаружи, или почти нет, я уже не могу точно сказать. У меня паника какая-то внутри. Я тут как… застеклённый заживо. Но я же выберусь, да, Вика?

Суровый Фома завозил пальцами по стеклу, Вика смотрела на него и боялась что-нибудь сказать — не был он никогда таким.

— Что же это такое, Вика?

— Не знаю… Выздоравливай только, Фома. — Вика почти незаметно всхлипнула. — И всё пройдёт…

— Ты не смотри на меня… То есть нет, Вика, я хотел сказать — ты поскорее ко мне ещё приезжай. А то мне радоваться нечему.

— Да, Фома, да!