Это - Гана

Лес, такой солнечный и нестрашный, по-прежнему мирно шумит вокруг. Правда, мы теперь склонны улавливать в этом шуме тревожные нотки. Мы почти не встречали животных в Гане. Нам не попадались ни обезьяны, ни леопарды, ни олени, ни бегемоты. Только белки, грифы, змеи да насекомые не таились от нас.

Шлагбаум поднимается. Путь в лесное царство открыт. Та же узкая латеритная дорога, те же осыпанные красной пылью кусты по сторонам. Дорога пустынна. Лесовозы проходят по другому пути — здесь только легковые машины. Лес все глуше, и кажется, конца ему не будет. Если бы не красная пыль, можно подумать, что уже много лет, как здесь не было ни одного человека. Километров через тридцать, когда мы уже потеряли надежду добраться до цели путешествия, лес кончился. Сразу. И на широкой поляне показались корпуса комбината, коттеджи, теннисный корт и бильярд под сенью мангового дерева. Поляна изрезана асфальтовыми дорожками.

Все это напомнило какой-то затерянный город из романа Жюля Верна. Здесь, в глухой глубине африканских лесов, седовласый ученый роет шахту к центру Земли или готовит путешествие на Луну. Сейчас появится громадная машина, изобретенная в тиши кабинета близоруким чудаком…

Из-за поворота дороги доносится могучее рычание мотора. Навстречу и в самом деле выезжает громадная машина. Она желтая, высотой с двухэтажный дом, и в неспешной уверенности ее движения чувствуется мощь. За рулем — маленький африканец. Даже непонятно, как его слушается такая махина.

Эта махина — погрузчик стволов. То, что в Европе решается просто, здесь становится одной из самых сложных проблем. Ведь деревья достигают трех метров в поперечнике ствола. Соответственно велик и вес бревен. Не каждому автокрану под силу такой кругляк.

Мы подъезжаем к Управлению комбината, где на флагштоке развевается флаг, не похожий ни на один из знакомых нам флагов. Держава любит подчеркивать свою самостоятельность.

Мы опять сталкиваемся с несвойственной Гане строгостью, опять Энгманн, скрывая недовольство, заполняет анкеты и карточки. Наконец нас пропускают внутрь. В святую святых.

На комбинате Самребои два мира. Нигде в Гане мы еще не видели такого четкого деления. Мир коттеджей, теннисных площадок — мир шестидесяти англичан. И мир двух тысяч рабочих, живущих где-то за пределами тех мест, которые нам показали. Когда сопровождавший нас инженер говорит «мы живем», — это значит, он говорит о шестидесяти белых. Мы спрашиваем, не чувствуют ли себя работники комбината оторванными от остального мира. Он отвечает: «У нас два клуба с теннисными кортами и бильярдами». Это тоже только о шестидесяти, а не о двух тысячах.

На комбинате стоят новые машины, на комбинате делают то, что не делают нигде больше в стране, — высококачественную фанеру из красного дерева. Но все, вернее, почти все, что там производится, уходит за границу — в порту Такоради перестает существовать для Ганы.

На комбинате нас встретили очень вежливо, но сдержанно. Это был один из немногих дней в Гане, когда мы чувствовали себя не то чтобы во враждебном, но не в дружественном стане. Чувствовал это и Энгманн.

И когда лесная страна скрылась за высокими, еще не срубленными красными деревьями, разговор возвратился к тому, как лучше использовать лесные богатства Ганы.

— Перед нами задача — оторваться от гнета какао и создать другие резервы, — говорит Энгманн. — Вот если мы наладим экспорт леса, то это еще один шаг к укреплению экономики страны. Правда ведь?

Мы, конечно, согласны с Энгманном.

— Но просто увеличить вывоз леса — еще не выход, — говорит Антонов. — Ведь сейчас лес уходит в основном в виде бревен.

— Правильно. Значит, мы будем строить еще и еще комбинаты вроде Самребойского. Только наши, ганские. И фанера у нас своя будет, и шпон сможем экспортировать. Тут и экономия древесины, и за шпон нам заплатят дороже.

Энгманн замолкает. В окно машины влетает клуб красной пыли. За разговором не успели задраить все окна и въехали в шлейф встречного пустого лесовоза. Когда пыль в машине разрежается, заметно покрасневший Энгманн продолжает:

— У нас часто возникают трудности с землей, с использованием лесов.

Земля в Гане, как мы знаем, принадлежит вождям племен, и они вольны делать с ней все, что им заблагорассудится. Вожди отдают ее в аренду всевозможным лесопромышленникам, которые вырубают красное дерево, не принимают никаких мер, чтобы восстановить порубки, и оставляют после себя участки искореженного обедненного леса. Да и сами племена, которые еще практикуют подсечное земледелие, сводят ценные породы, а когда переходят на другие места, на покинутых полях вырастают леса-сорняки, не годные ни для какого промышленного использования. Площадь лесов в Гане постоянно уменьшается, и леса беднеют.

Существует в стране несколько лесных резервов. То есть тех участков, где государство может контролировать рубки.