Это я тебя убила

– Роковые силы, коварные убийцы! – Рикус фыркает. Он, кажется, чуть повеселел. Поворот коридора он оглядывает так, будто там может кто-то таиться, кто-то кроме очередной пары целеров. – Вот только даже если так, у слабости нет оправданий, Эвер, по крайней мере у моей. – Он салютует солдатам и снова поворачивается ко мне. – Чудовища, недуги – неважно, но я…

Я должен справиться вопреки всему. Это читается в его упрямом взгляде.

– Каждый, кто говорит себе такое, рано или поздно убивает или калечит себя. Нет?

А ведь это тоже сорвалось само. Сорвалось – и пробрало новой дрожью. Кому и что я объясняю, предрекаю, ему или… Рикус уже округляет глаза, потирая шею – заползающий на нее край шрама. Видимо, что-то в моем тоне заставило его задуматься. И почувствовать второе дно.

– Ой, хаби. – И все-таки он лишь качает головой. – Ты слишком серьезен. Знаешь?

Не отвечая, просто смотрю на него. Светлый, яркий, действительно похожий на меня и – снова почти лучащийся бодростью. Нет. Я не буду с ним спорить. Я не буду рассказывать о том, как важно беречь себя и признавать свои слабости. Не буду повторять, что любящим людям куда важнее видеть его просто живым, чем безудержно, бесконечно сильным. Не буду.

С пониманием всего этого проблемы у меня самого. Да и у Орфо.

– Ладно, вот и моя дверь, доброй ночи. – Оказывается, я проводил его до гостевых покоев и сам не заметил. Он уже аккуратно поворачивает в скважине ключ.

– Доброй. – Кажется, есть еще немало, о чем я бы спросил у него… но главное так и останется замолчанным, пора вовсе вычеркивать это из разума. Куда важнее другое. – Надеюсь, ты не против был поговорить. Пусть даже о таком.

Рикус снова одаряет меня улыбкой и качает головой:

– Нет, что ты. Ты, мне кажется, заслуживаешь доверия. А я даже спать захотел…

Тут он отвлекается, чтобы зевнуть и потянуться – долго, шумно, с удовольствием. Монета, выглянувшая из-за ворота, снова сверкает, качаясь и дразня. Спроси. Спроси же про меня, давай. И я колеблюсь, в конце концов, лучший способ вычеркнуть что-то из разума – сначала как можно четче это там нарисовать. Облизываю губы, почти решаюсь, но Рикус опережает меня снова: опустившись на пятки, прячет талисман. После чего оживленно сообщает:

– У вас, кстати, много общего с ним. В лучшие его времена. Так что я… рад? Пока!

Он договаривает уже из-за закрывающейся двери. Шепотом, который можно принять и за шум прибоя. Или за ветер. Или за обман сознания. Не успев переспросить, не найдя слов, я лишь провожаю макушку Рикуса отчаянным взглядом, а когда ключ проворачивается с той стороны, покорно иду по коридору назад.

Даже боль в теле не отвлекает достаточно; приходится отбиваться от услышанных фраз раз за разом, но они упорно крутятся в голове. Задумчивые. Почти растерянные. И будто бы таящие в себе попытку ободрить. Рикус про… Ардона? Или Гринориса? Не про своего же отца?

Луна все еще розоватая. Ноги заплетаются, на сердце тревожно, синяки и мышцы ноют все сильнее. Но возле двери Орфо я расправляю плечи и с усилием улыбаюсь, как если бы она наблюдала за мной. Глупо… но мне это важно. Я хочу быть таким – собранным и сильным; если не ради нее, то хотя бы под скучающими взглядами богов. Может, Рикус и прав хоть немного. В конце концов, я выстоял против Илфокиона, я победил его и даже обезоружил, что в любой другой день вряд ли бы произошло.

Жаль, мои бои с собой куда тяжелее. Враг, отражающийся в зеркалах, все еще сильнее меня.

5. Струна страха. Орфо

Я едва узнаю наш замок. Он словно провалился в прошлое.

Делегации, видимо, прибывали с рассвета: разговоры и переклички, конское ржание, скрип колес – все это я услышала еще сквозь предутренний сон, но не проснулась. Видимо, мое тело накрепко вцепилось в шанс наконец-то, впервые за несколько дней и ночей, по-настоящему отоспаться. Без снов и даже почти без тревог.

С тревогами, конечно: на краю сознания постоянно маячили мерзкие тени то дневных событий, то грядущей коронации, то чего-то еще, грязно-неопределенного и жуткого. Но пробиться в мой крепкий сон все это не могло, только прошибало иногда ознобом или мелькало стремительными росчерками перед сомкнутыми веками.

Я проснулась полная сил и почти полная надежды – а потом, глянув в окно, вдруг увидела на пляже людей. Много, разного возраста, по-разному одетых, но одинаково взбудораженных – и они испугали меня. Я внезапно вспомнила последние месяцы войны, когда толпы горожан раз за разом вливались в главные ворота замка, и доходили до сада, и топтали его – не добираясь лишь до моих укромных уголков у дальней стены. С пляжа они тоже кричали, зная, куда выходят покои правящей семьи, – эти крики были самыми гневными, самыми обидными.