Это я тебя убила

Я смотрю в ответ, не в силах осознать слова. Они словно рассекают грудь осколками, они лишают последних сил и заставляют снова упасть. Он просит… чего? Избавить его от страданий? Он готов превратиться обратно в то, что ненавидит, чтобы это наконец кончилось? Я снова пытаюсь поймать его взгляд. Я даже подползла бы, я обхватила бы его колени и умоляла бы этого не делать, нет, так не смотреть, нет, не думать так. Ведь это тоже смерть. Это не лучше судьбы Скорфуса. Он не может сдаться, не может меня бросить! Но он повторяет:

– Я Монстр. Отправь меня назад.

Илфокион – мать – все-таки снова хватает меня за волосы и начинает поднимать. Я вижу, как дергаются его – ее – ноздри, чувствуя, как к соленому запаху моря прибавляется другой, тоже соленый, становится все острее. Кровь залила уже все лицо Эвера. Кровоточат его старые ссадины, успевшие немного зажить. С ним происходит то, что происходило со мной, когда я спасала Рикуса и Ардона, но вместо коллапса его ждет смерть, я понимаю это по черным ветвям вен, которые множатся слишком быстро и от которых расходятся кровоподтеки.

У него уже почти нет сил. У него нет времени.

– Я… – Его губы трескаются в очередной раз. В левом углу лопается несколько кровавых пузырьков.

Я не хочу делать этого. Не хочу снова убивать его – даже спасая от другой смерти. Я до последнего, какой-то частью разума, надеялась, что окажусь достаточно сильна, или одно из этих чудовищ очнется, или кто-то прибежит из замка, из города, или…

Но солнце уже падает за горизонт. Тени становятся чернее, как вены Эвера, а море – кровавее, как его губы. Если я могу сохранить от него хотя бы что-то – хотя бы то, что мучило его, то, чего он боялся, то, чего вообще не должно было в нем быть, и он сам просит об этом, – пусть так.

Ведь я тоже его люблю.

Поднимаю руку – и мой поток волшебства бьет его в грудь наравне с теми, что рвутся из ладоней Клио, срывая с губ такой вопль боли, что в моей голове словно взрывается звезда. Я не отвожу взгляда – как ни хочу вырвать себе глаза, я сделаю это потом, если это не сделают за меня. Я смотрю на Эвера – и наконец вижу то, чего не было так долго. Огненные точки, расползающиеся от его груди, сливающиеся в пятна, спирали, сплошную широкую неровную рану…

Он кричит, запрокинув голову. Моя мать шепчет украденным голосом:

– Хорошая девочка.

Клио – тот, кто отнял у меня ее, – смеется.

– Может, не будем ее выгонять? Смотри, как старается. Хочет жить. Да, Орфо?

Я молчу, пытаясь сморгнуть слезы. Мышцы сводит, ладонь обжигает – и я вскрикиваю, пусто и отчаянно, обмякаю, разом обессилев. Все кончено. Тело Эвера падает назад, прямо сквозь камень, словно кем-то схваченное. Скала, мигнув, становится серой и безмолвной. Рука Илфокиона – моей матери – сжимает мои волосы и швыряет меня навзничь.

– Нет. Уж прости, она мне не нужна. Только тело.

Я чувствую: ядовитые слова пускают во мне корни, а слезы на лице мешаются с кровью. Сквозь стук в висках я слышу чьи-то приближающиеся встревоженные голоса:

– Орфо! Клио!

– Эй, вы что с ней!..

Они кажутся знакомыми. Их не должно тут быть. Но мне все равно.

Эвер

Я мертв. Но я все еще я.

Подземье обступает меня – серо-черные своды, поблескивающие каменные наросты, озеро, скалящееся льдистой полуулыбкой. Я лежу у самого края, а багровые кристаллы, испещряющие пространство вокруг меня, сияют все ярче – впитывают мою кровь. Я чувствую это: как ее становится меньше в моих разрывающихся жилах. Чувствую, и мне не страшно.

Кровь становится дымом, летит струйками в стороны и вверх; струек больше с каждым моим вздохом. Кристаллы рады: в них вспыхивают приветливые искорки, искорки, похожие на сотни глаз.

Добро пожаловать домой, Эвер.

Долго тебя не было, Эвер.

Эвер? А впрочем, твое ли это имя?

Забирая кровь, они забирают и боль – медленно, по капле, а спокойный каменный холод лениво, но неотступно прорастает сквозь меня. Я не чувствую страха, как четыре года назад, я не чувствую ничего, кроме усталости – и облегчения, так опасно покачивающегося в шаге от надежды. Бездны надежды.

Орфо услышала меня. Орфо помогла мне. Я здесь.

Начинает зудеть кожа и все под волосами. Ноет правая рука – точно мне медленно, лениво даже не вырывают, а вытягивают ногти, по одному. В каком-то полусне я поднимаю обе кисти к лицу. Одна серая и покрыта струпьями; вторая меняется прямо на глазах, облекаясь в перчатку из расплавленного серебра. Пальцы удлиняются. Когти отрастают. Я делаю свистящий вдох, и воздух слишком легко проходит в ноздри. Крыльев, прикрывавших их, похоже, нет. Я провожу языком по губам и чувствую неровную, будто освежеванную и подгнившую солоновато-кислую плоть.