Это я тебя убила

Следующие слова я заставляю себя не воспринимать, я зажала бы уши, если бы могла поднять руки. Я чувствую себя бессильной. И я чувствую, как довольна мать. Истабрулл хрипит и одновременно смеется, он не может, даже не пытается использовать волшебство: вторую ладонь Ардон с силой прижал к его лицу – лицу Клио, – закрыв глаза.

– Очнись, – как заведенный повторяет Ардон.

– Не… не убивай ее, – хриплю я, пытаясь ползти к нему. – Ардон… это…

Их план все ближе. Уже нет смысла отрицать очевидное. Клио умрет – и моя мать вселится в меня. Мы – она – начнет войну. Истабрулл, скорее всего, заберет тело Илфокиона; по-видимому, эти двое преследовали и его тоже, постепенно ломая. А ведь я и это могла понять… могла, когда Эвер сказал о его нападении. Могла, может, и раньше – просто приглядевшись к нему. Я должна была лучше думать. Я должна была больше прислушиваться. Скорфус… Скорфус ведь тоже чувствовал что-то, он говорил, еще когда лежал больной по непонятным мне причинам:

«Скажи ему, чтобы он не переживал. С него уже хватит. Это моя проблема, не ваша. Вам нельзя становиться уязвимыми».

Уязвимыми. Он это ощущал. Ощущал, что на нас… как минимум на некоторых из нас… кто-то охотится, кто-то, кого не увидеть так просто. Если подумать, кто из нас правда был уязвимее всех? Клио с ее болезненной тоской из прошлого. Илфокион с виной, родившейся там же. Эвер… Эвер, которого ждала судьба еще чудовищнее, чем быть игрушкой.

Где он теперь?

Не в силах больше ползти, не в силах встать, я перевожу взгляд еще немного. Я смотрю на кроваво-пепельный след там, где исчез Эвер. Тяну туда руку. Фокусирую на пальцах взгляд. Глаза что-то ловят, что-то едва заметное там, на ноздреватом известняке…

Трещина?

Крошечная красная трещина, похожая на полный мерцающего света шрам. След портала.

А впрочем, разве это важно? Все фантомы, что хотели вернуться, здесь. Их не прогнать. Они держатся за украденные тела слишком крепко и слишком жаждут забрать их навсегда. Они сильнее, старше, хитрее нас. Могу себе представить, как обрадовалась моя мертвая мать, встретив там, во тьме, того, кто сказал ей: «Я тоже хочу отомстить, и мы отомстим. Просто подожди».

Я прикрываю глаза. Веки уже почти сомкнулись, когда в ушах четко, но мягко звенит:

– Сдаешься, малыш? Нет. Не сдавайся.

Не может быть. Нет, не может быть, нет, только не он, не мог еще и он… Я судорожно вздыхаю. Трясущейся рукой ищу опору на зыбком песке, переворачиваюсь на бок и смотрю туда, где Рикуса загоняет к кромке прибоя моя мать в чужом теле. Рикус пока обороняется. Он оказался намного ловчее, чем я о нем думала. Но она теснит его. Теснит, и, отшагнув в воду, в слишком мокрый, рыхлый песок, он оступается, теряет балансировку, неосторожно открывается всего на секунду – и получает удар в живот. Сквозной удар мечом – клинок выходит из спины.

Не кричит. Вряд ли может. Без слов оседает на колени.

– Малыш… – устало звенит в моей голове. – Это очень плохо. Слышишь?

Я ненавижу этот голос уже несколько лет. Уже несколько лет я ненавижу это обращение и не хочу, не хочу слышать.

Тебя не должно здесь быть, Лин. Я всегда желала тебе стать барбарисовым кустом, чайкой или даже тараканом. Ты предал Эвера, предал меня, ты мог бы сделать из меня Истабрулла – если бы хоть в чем-то я не была сильнее и если бы была одна.

Я…

Рикус падает в воду, но моя мать хватает его за волосы, чтобы ударить еще раз. Плечи Ардона дрожат тем сильнее, чем хриплее и безумнее смеется в его удушающей хватке одержимая Клио.

Я шатко встаю, поднимаю руки и раскидываю их в стороны.

Над пляжем разносится мой крик, а потом мир гаснет.

Эвер

Здесь холодно, пусто и словно нет воздуха, даже промозглого и затхлого. Пропали кристаллы, озера и те хрупкие полупрозрачные мембраны, через которые можно краем глаза увидеть другие миры. Я слишком глубоко. Это словно круглая галерея, над которой бесконечный темный свод и под которой – еще более бесконечный провал, полный гудения и воя. Я был здесь всего раз. Потом я поклялся себе больше не находить это место.

Я подступаю к краю, заглядываю вниз. Они там – рой серых теней, огромный, вихристый, сводящий с ума мельтешением и гулом. Ни у кого из Бессонных Душ нет ликов. Это кажется особенно чудовищным, зная их суть, суть существ, отказавшихся растворяться в вечности ради следующего круга. Они цеплялись за собственные лики и память даже в смерти, но теперь их лики – дым и вой, память – ярость и пустота. И все они – часть Голоса Монстра. Голоса, не дающего жить живым.

Я вглядываюсь в серые спирали долго, ничего в них не ища, просто решаясь. Я знаю: те, кто напал на нас, должны сюда вернуться, должны – тем же путем, каким покинули это обиталище. Я знаю: их сложно хватиться там, где все одинаковы, все безумны, бессонны и злы. И я знаю: я не просто так нашел сюда дорогу, и пусть это будет моя последняя жертва.