Это я тебя убила

Рой воет все громче. Падает искристый снег. Они смотрят в ответ, их бирюзовые глаза то белеют, то уходят в злой багрянец – может, слова ищут путь в их разум. Я пытаюсь найти хоть что-то на их лицах, что-то, что когда-то делало их… богами? Что-то, что сделало бы их хотя бы людьми. Они не узнают меня так же, как я не узнаю их – и разве я могу их винить? Я поднимаю правую руку. Я щупаю свое лицо и чувствую струпья, чувствую прогал челюсти, чувствую дыры ноздрей. Это снова происходит. Я снова не могу воскресить то, что всегда было частью меня, не могу соединить две половины, без которых не было бы меня самого. Я словно рассыпаюсь, я вдруг понимаю, что чувствую себя одной из этих ледяных фигур без черт.

Я закрываю лицо ладонями. Я чувствую, как между пальцев что-то бежит.

– Пожалуйста, – повторяю я. – Ведь я полюбил ее всем сердцем. Благодаря вам.

Жизнь там, наверху – с солнцем и войнами, цветущими садами и горящими кораблями, сырными пирожными и плетьми, правилами и исключениями.

Свою судьбу – несмотря на все, через что она меня проводила.

Свою новую семью, безнадежно разбитую, но крепкую, как ничто другое.

Орфо. Орфо Каператис. Королеву Гирии. Которую – теперь я знаю это точно – простили и монстр, и человек.

Они, мои родители, расплываются перед глазами, и я не успеваю понять, кто первым сделал ко мне шаг. Я больше не пытаюсь смотреть на них сквозь свои – теперь человеческие, кажется, человеческие – пальцы и просто обнимаю их, готовый к вонзенным в спину когтям. Они огромнее меня. Сильнее. Их окутывает запах не гнили, но камня, вечного льда, ладана и пепла. Их потянувшиеся навстречу руки похожи на плен самой зимы. А потом я слышу:

«Как тебя назвали?»

Это снова они. Голоса. Рой голосов, но на этот раз я наконец знаю, откуда они звучат. И больше они не хотят причинить мне зла.

– Эвер.

Лед обжигает сильнее. Я смыкаю руки в ответ и пытаюсь различить в рое главные голоса. Я хочу услышать их. Особенно мать. И я ее слышу. Он тише и нежнее всего, что я слышал.

«Эвер, беги в сад. Беги. Эвер, не бери гранаты с земли, возьми их с деревьев».

«Эвер… – Голос отца, мягкий и очень похожий на мой, сливается с ее голосом. А потом объятие медленно обращается в прохладный дым. – Возьми их. И возвращайся домой. Возвращайся к ним».

Рой замолкает. И я чувствую, как снова лечу. Вверх.

Орфо

Я прихожу в себя от странного сладкого привкуса во рту и не могу понять, что, как, когда туда попало и куда делась соленая горечь крови. Понимаю, когда на зубах хрустит мерзкая маленькая косточка, хочу сплюнуть – но чьи-то ладони быстро касаются лица.

– Нет. Даже не думай.

Я открываю глаза, и только слабость мешает отпрянуть, вскрикнуть, тем более – ударить, кулаком или волшебством: передо мной Монстр. Монстр, держащий в руке яркий разломанный гранат. Я непроизвольно сглатываю – от ужаса, – и сладкий сок вместе с косточкой попадает в горло. Боль в теле тут же ослабевает, бешеный стук сердца выравнивается, и я наконец что-то понимаю.

– Эвер.

Гнилая улыбка появляется на его темных губах. Он хочет сказать что-то, но я спохватываюсь, пытаюсь сесть, повернуть голову. Я быстро догадываюсь, что ем и откуда это. И если так…

– Эвер, Рикус!

Глаза обжигает горячим туманом, имя переходит в хрип ужаса. Я снова вижу ту секунду, когда моя мать проткнула его мечом. Я все-таки вырываюсь, сажусь, начинаю судорожно крутить головой и одновременно пытаюсь поднять тяжелую, словно неродную, руку, чтобы указать в сторону моря. Рикус был там. Он упал, соленая вода начала заливаться в его рану, я не успела сделать ничего, разве что отбросить мать волшебством, но, может, еще не…

– Вот он, Орфо. Тише.

Рикус, мокрый и взлохмаченный, лежит со мной рядом. Его рубашка вся в крови и порвана на животе, но сама кожа в этой дырке, кажется, чистая. Он спит, приоткрыв рот, чуть склонив голову набок. Совершенно отчетливо дышит, курчавящиеся волосы падают на лоб. Шрам рассекает лицо розоватым росчерком и кажется намного тусклее, чем был прежде.

– Не забывай, что я медик, – тихо говорит Эвер и, кажется, усмехается, если можно так назвать этот звук. – Я сразу определил, кто из вас всех нуждается в самой срочной помощи.

Я поворачиваюсь, заставляя себя спокойно посмотреть на него. Это не укладывается в голове: как… почему… но ужас уже проходит. Я все-таки протягиваю руку, по-прежнему тяжелую и вдобавок дрожащую, и касаюсь его щеки. Может, я оглушена, может, изменилось что-то еще, но я не чувствую даже омерзения. Вообще ничего, кроме горечи и вины.

– Эвер, я опять… – Голос предательски срывается. – Да что же это…

– Не ты, – тепло обрывает он, и серая, вся в струпьях ладонь накрывает мою, а вторая – железная и когтистая – осторожно касается лица в ответ. Металл холодит скулу. Я не отстраняюсь. – Нет, не ты. Это никогда не была ты. Это всегда был я.