Это я тебя убила

Я не понимаю, но не успеваю спросить. Он выпускает меня, отламывает еще несколько гранатовых зерен, три дает мне, а три отправляет в свой рот. Закрывает алые жуткие глаза гнилыми ошметками век. Хрипло вздыхает через почти отсутствующий нос. И начинает меняться, медленно, но неумолимо обрастая кожей, мерцающей в первые секунды жемчугом, но вскоре блекнущей. Светлеют, укорачиваясь, волосы. Уменьшается когтистая рука. Когда я снова вижу его глаза, они знакомо бирюзовые, в опушении светлых ресниц. Эвер слегка пожимает плечами.

– Как говорит твой кот… сюрприз.

Говорит. Говорил. Наверное, это отражается на моем лице, потому что Эвер кивает на гранатовые зерна в моей ладони.

– Если ты сможешь это ему скормить, то, скорее всего, все будет хорошо. Другие боги… он говорил, что другие боги сожалеют о некоторых ошибках. Поэтому если что-то решают Идус и Сэрпо, на это они смотрят сквозь пальцы. Вот и проверим.

Я бездумно, не до конца осознавая смысл слов, киваю – и меня ведет вбок. Я почти падаю на Рикуса, Эвер придерживает меня за плечи и указывает в противоположную от воды сторону. Его улыбка больше не гнилая. Светлая, знакомая, ободряющая и усталая.

– Ты можешь падать на меня. И вообще падать. С ними со всеми все хорошо, ну… почти.

Там, куда он смотрит, лежит Илфокион – кажется тоже невредимым. Чуть дальше сидит Ардон, положивший себе на колени голову Клио. Она не шевелится, что сразу пугает меня, заставляет похолодеть, закусить губы. И… кроме Ардона, над ней склоняется кто-то еще.

Кто-то, кого не должно тут быть.

Я встаю слишком резко – и Эвер спешно делает то же, чтобы опять меня поймать. Я цепляюсь за его плечо, наверное, до боли, впиваюсь ногтями в драную рубашку – потому что теряю опору, не только под ногами, во всех смыслах. Я смотрю на синюю тунику без узоров, развевающиеся черные волосы, самоцветные перстни и красоту, которой всегда завидовала. Я смотрю на своего брата.

Подойдя, я вижу, что он рябит и серебрится, а если постараться, через него можно рассмотреть песок и скалы. Услышав наши шаги, он медленно поднимает голову, знакомым живым жестом отбрасывает прядь с лица. Он не изменился. Он такой, каким был незадолго до болезни. Красивый, погруженный в себя и кривящий губы в вечной нервной улыбке. Улыбке, как бы спрашивающей: «Я достаточно хорош? А теперь? А так?»

– Я скучал. – Голос Лина похож на ветер или на шорох песка. – Привет, малыш.

Я не могу заговорить, я отвожу взгляд, мечусь им по всему, кроме него. Я смотрю на отвесную скалу, на место, где, теряя сознание, заметила полный алого света шрам. Пока я была без чувств, он разросся – видимо, когда вернулся Эвер? Сейчас это не шрам, а огромное окно, в котором дрожит и клубится теплое марево цвета гранатовых зерен. Окно сужается плавно, лениво, а из него по песку тянется тонкая-тонкая нить, доходящая до моего брата и теряющаяся между его лопаток. Больше ни к кому нитей нет. Я сдавленно выдыхаю и закрываю глаза.

Эвер заговаривает с ним, но за шумом в ушах я не могу разобрать слов. Лин очень тихо отвечает – а может, просто говорит о том, что важно для него.

– Мне очень жаль, Эвер. Мне очень стыдно. За все. А мать с дедом, они… я… они ведь звали меня, звали тоже, с самого начала, но я…

Я сжимаю кулак. Гранатовые зерна, которые дал мне Эвер, мнутся, и это возвращает меня к реальности. Так нельзя. Плод из священного – или как назвать все принадлежащее Подземью? – сада слишком ценен, каждое зерно в нем могло бы спасти чью-то жизнь.

– Здравствуй, Лин. – Свой голос, тоже глухой и насмешливо-горький, я едва узнаю. – Кажется, у нас совершенно ненормальная семья. Три человека сразу решили, что могут пренебречь перерождением.

А ты, ты? Если ты такой хороший, почему ты торчал там? Почему сейчас торчишь тут?

– Ты мне не рада. – Открыв глаза, я режусь об его улыбку. И киваю, понимая, что не могу да и не хочу врать. – Я тебя немного утешу… два. Я пойду дальше. Теперь я могу это сделать со спокойным сердцем, вас никто не тронет.

Я все-таки опускаюсь с ним рядом, когда опускается Эвер, – хотя мне требуется усилие. Стараясь собраться, ища, на что отвлечься, протягиваю Ардону уцелевшее зерно на ладони. Меня пугает, что все это время он молчал. Я могу себе представить, что он пережил, пытаясь выполнить свое предназначение. Ту его часть, которой всегда боялся и в возможность которой, уверена, никогда по-настоящему не верил. Защищая не Клио. Защищая других от нее. Наверное, жалость читается в моих глазах, потому что, сорвавшись и быстро заморгав, он шепчет:

– Боги… боги, я ее чуть не убил. И я был готов. Это… убивать, оказывается, так просто.