Это я тебя убила

Мы рассказали Скорфусу все, что случилось, – а заодно отцу, который знал и того меньше. Он слушал мрачно, сосредоточенно, то и дело кусая губы, особенно когда речь пошла о Валато Каператис. Его взгляд снова и снова метался по полу, где еще блестело несколько осколков флорариума. Орхидея догорала в камине, источая едкий сладковатый запах, будто мы сжигали труп.

– Фантомы… – пробормотал он наконец. – А ведь этот, как его… который Орлиное Ребро… о фантомах говорил, еще когда Ва… твоя мама была жива.

Он больше не произносил ее имени. Я заметила уже несколько раз, как он себя одергивает. Почему-то это оставляло тяжелый осадок, но я не решалась возразить, не решалась и ободрить его. Папа чувствовал вину в случившемся. Я понимала это, но винить его не собиралась. В нашем мире Тысяча Правил, их становится только больше, они прибавляются одно за другим. Но правила не скорбеть и не скучать по своим мертвецам у нас никогда не было.

– Я все-таки не думаю, – пришлось произнести это и забрать слабую надежду, тлевшую в его глазах, – что Истабрулл мог влиять на нее тогда, в те годы. Подземье заперто от нас вполне надежно.

Недостаточно, чтобы мы не могли его потревожить. Недостаточно, чтобы оно не могло потревожить нас. Но я ведь действительно помню… мы дни напролет резвились на том пляже, сначала всей семьей, а потом только с Лином и Эвером. Зло не являло себя. Мы не ощущали его. Да и зло ли это?

– Думаешь, она сама. – Это не был вопрос, но я кивнула.

– Думаю… да. Быть королем-захватчиком соблазнительнее, чем королем-освободителем.

Мы помолчали. Папа опять посмотрел на огонь. Я торопливо дернула за хвост Скорфуса, который, кажется, начал говорить что-то вроде «А знаешь, толстый король, давно бы пора найти новую жен…» – и он заткнулся. Папа собрался, поднял глаза на Эвера, и тот улыбнулся, ободряя. Я почти увидела теплую искру, пробежавшую между ними, и в груди все немного с жалось. Интересно… а это Лин видел? Видел так же отчетливо, как я видела отношение матери ко мне? Если и так, он ведь не выдавал этого. Никогда.

– Ну и каково это – быть Монстром, а, мальчик? – шепнул папа. Эвер склонил голову к плечу, и левая половина его лица начала менять очертания, покрываясь струпьями. – Боги! Боги, нет! – Он даже взбодрился, засмеялся, замахал руками. – Не делай так! Но знаешь, если Орфо потребуется как-нибудь призвать к порядку советников или патрициев… или народ попугать…

Эвер тоже рассмеялся – не тихо, будто чихает лисенок, а открыто, сильно и звонко. Я редко слышала такой его смех, Эвер словно все время сдерживал себя, ему словно запрещали прежде по-настоящему смеяться. Теперь что-то поменялось. Папа вытянул руку, потрепал его по чудовищной щеке, и лицо снова стало полностью человеческим. Почему-то это напомнило мне совершенно о другом. Еще об одной вещи, до сих пор леденившей все внутри.

– Знаешь, пап, – тихо призналась я, – а мне жаль Истабрулла. И на самом деле всегда было, я… я не удивляюсь его поступку, хотя и не оправдываю. Его брат ведь обещал ему…

– То же, что твой обещал тебе, – вздохнув и снова помрачнев, оборвал он. А ведь он сказал то, о чем думала я еще там, на берегу. – Но почему-то ты ничего ни с кем не сделала, когда поняла, что он в тебе больше не нуждается и нашел кого-то получше.

– Зато я сделал, – грустно вмешался Эвер, но отец только покачал головой.

– Знаешь… а мохнатый прав. Что есть люди, как не что-то среднее между богом и монстром? Вопрос только в том, к чему склоняться. Но мне кажется, ты-то выбор сделал.

Когда мы договорили, он так и остался сидеть у огня. Раны больше не тревожили его, но, думаю, ему нужно было время. Скорфус остался с ним, поэтому все попытки успокоить гостей, ничего не понимающих и до сих пор периодически выплевывающих и выхаркивающих вонючие черные сгустки, достались мне, Эверу и киру Мористеосу, которому повезло отлучиться в город и который поэтому благополучно избежал встречи с проклятой плесенью. К счастью, нам помог еще и Орлиное Ребро в Белом Песке: уверил, что против такой инфернальной дряни отлично помогает черный кофе со жгучим перцем и лавандой. Даже согласился самолично приготовить это целительное снадобье в больших объемах на кухне. Все это время вид у него был каменно-философский: как будто, принимая наше приглашение посетить коронацию, он был морально готов, что она пойдет вкривь и вкось.

– Тау, – поприветствовал он нас, вручая по чаше на выходе с замковой кухни.

– Мы не… – начала я, но его полные широкие губы строго поджались.

– Никогда не знаешь, какая тьма и когда пускает в тебе корни, юная королева.

– И что, кофе поможет против любой тьмы? – с любопытством уточнил Эвер.

– Нет. – Орлиное Ребро качнул длинными темными волосами. – Но какую-то развеет. И вот еще. – Он опять скрылся в кухне, вернулся с третьей чашей. – Отнесите храброму воину. Тому, который считает, что он слаб и недостоин всего, что имеет.