Это я тебя убила

За нашими спинами раздается пронзительный крик, что-то вроде хруста и тихий стук падения. В первые секунды кажется, будто голос человеческий, но когда мы оглядываемся, на песке – шагах в десяти, ближе к воде, – лежит просто мертвая птица. Чайка. Когда мы осторожно приближаемся, под ней уже распускает омерзительные щупальца-подтеки кровавое пятно.

– Я ошибся. Бр-р-р, – изрекает Скорфус, замысловатым взмахом хвоста попросив меня не подходить. Он приближается вплотную сам, аккуратно трогает колышущиеся на ветру серые перья лапой, наклоняется, чтобы понюхать. – Как думаешь, это у нее сердечный приступ?

Я чувствую холод, не знаю почему. И дурноту от красноты, которую жадно впитывает сухое золото.

– Много крови, – удается выдавить только это, затем я все же приближаюсь и сажусь на корточки.

– Не трогай, – мрачно просит Скорфус. – Мало ли. – Все так же аккуратно он переворачивает птицу. Ее спина – сплошное кровавое месиво, хребет наполовину выдран. – Знаешь, вот никогда мне не нравилось это место.

– А Орфо и ее семья, да и я тоже, много времени проводили здесь…

Скорфус кидает на меня задумчивый взгляд, а потом щерится, оголив только левую половину челюсти.

– Возможно, тем хуже для вас.

– Да о чем ты?

Но он только мотает головой, как мог бы мотать скорее пес, чем кот.

– Сам пока не знаю. Так, к слову пришлось.

Он снова вскидывается, мы встречаемся глазами, и на секунду меня охватывает порыв – рассказать ему, что я видел в санктуарии. А может, и что я видел раньше, про призрачную – фантомную? – фигуру над кроватью. По спине пробегает дрожь, я облизываю губы и вместо этого тихо спрашиваю:

– Скорфус, скажи, а насколько ты сам устойчив к магии и управляешься с ней?

Он дергает правым ухом, затем прижимает его к голове.

– Судя по тому, что я вас вытащил и никто не пострадал, можно сделать выводы, нет?

Я киваю. Его оскал превращается в самодовольную улыбку.

– Когда Орфо впервые привела меня сюда, я сразу почувствовал, что что-то не так, да и восстановить портал мне не составило особого труда. Как и потом его закрыть и очистить тебя.

– Понятно…

Скорфус щурится. Видимо, я не справился со своим тоном.

– Тебя что-то тревожит, правильно?

Не знаю, как ответить, я сам этого уже не понимаю. Мертвая птица, истекающая кровью и бессильно раскрывшая желтоватый клюв, пугает меня, хотя я никогда не был брезглив. Галлюцинации – галлюцинации ли? – пугают еще больше.

– Многое, – лаконично отзываюсь я. – И прежде всего я сам.

Он, ничуть не удивившись, вдруг подмигивает, если только может подмигнуть существо с одним глазом.

– Слушай, – тон становится мягче, – я понимаю. Но я уверен, ты не принес с собой никаких чудовищ, не принес даже червей. Из Подземья вообще довольно сложно выбраться без особенной магической помощи, оно крайне неохотно расстается со своими сокровищами и пленниками. Это не правило, это то, что правилам предшествовало. Наш мир и это место – даже не параллельные прямые. Скорее прямая и… чернила, которыми эту прямую когда-то нарисовали.

Звучит сложно, но уверенно, и мне даже становится легче. Я правда думал об этом – что, например, притащил на себе каких-то призрачных паразитов. Или даже хуже, ведь в Подземье мне встречались разные соседи. Громадный огненный дух с лицом старика, вместо рук которого были плети. Водная змея с петушиным гребнем, замораживающая взглядом. Серокожий младенец со щупальцами вместо ног и пастью на пол-лица. А однажды, когда жертва Монстра убежала слишком глубоко, я видел и клубящийся рой серых бесполых силуэтов. И двух нетопырей, парящих уже так далеко внизу, что только глаза чудовища могли их различить. Были ли это Идус и Сэрпо, правда ли Подземье и есть Темное Место? Были ли прочие такими же людьми, как я, оказавшимися не в то время, не в том месте и не с тем человеком? Первое доказывал подземный гранатовый сад, в который я забрел в другой день и где один-единственный раз одолел Монстра, не дав ему съесть ни зернышка и заставив забыть дорогу. Второе – то, что соседи-чудовища никогда на меня не нападали, даже те, которые были крупнее и сильнее. Не нападал и Монстр – будто глубоко внутри все мы помнили, что с нами случилось, и понимали, что у нас одна природа.

– Подземье – древняя штука, – продолжает Скорфус, снова опустив взгляд на чайку. – Из которой, как говорят в Игапте, все мы вышли и оформились во что-то живое, когда родился мир. Мы, – поколебавшись, он с омерзением берет труп в зубы, дальше продолжает невнятно, – все, дазе боги, – что-то вроде когы и костей вселенной. А Подземье – ее нутго. – Он идет вдоль берега прочь, я следую за ним. – И обгатно в это нутго, похозе, падает многое из того, цему нет места высе. Бессонные Дусы, напгимег. Идус, отвегсый пгавила.

Или я, который, возможно, тоже нарушил их, отказавшись помнить о своем месте.

– С тобой все в погядке, – заканчивает он. – Я понял это, есе когда тебя погдузили в телегу. Не пегезивай, я бы заметиг пгобгемы. Ты попгависся. Дазе есги подгемье все есе не… высло из тебя до конца. Сто у тебя, ггюки?

– Что, прости?..

– Гагюкинакии, говогю, есть?