Рио-Саладо постепенно пустел, и перспектив у меня было не больше, чем у человека, выжившего после кораблекрушения и плывущего куда глаза глядят по воле волн. Улицы, сады, царивший в кафе гам, шутки крестьян, часто совершенно неуместные, для меня больше ровным счетом ничего не значили. Каждое утро я с нетерпением ждал вечера, чтобы укрыться от хаоса дня, а ночью, в постели, ужасался от мысли, что назавтра вновь проснусь посреди этого всепоглощающего вакуума. Я все чаще оставлял аптеку на Жермену, а сам отправлялся по оранским борделям. Нет, с проститутками я не спал и довольствовался лишь тем, что слушал, как они рассказывали о своей суматошной жизни и на чем свет стоит поносили несбывшиеся мечты. Их презрение к иллюзиям вселяло в меня уверенность. Говоря по правде, я искал Хадду. Для меня это вдруг приобрело огромную важность. Я жаждал ее найти, узнать, помнит ли она обо мне, может ли как-то помочь напасть на след матери. Но я опять же обманывал самого себя. Хадда уехала из Женан-Жато еще до трагедии, разыгравшейся в нашем патио, и никак не могла просветить меня по поводу всей этой истории. Я сам собирался ей все рассказать, чтобы тронуть ее сердце. Я нуждался в человеке, которому мог довериться и которого давно знал, чтобы найти с ним общий язык и установить доверительные отношения, потому что душевные узы с друзьями из Рио-Саладо с каждым днем становились все слабее и призрачнее… Хозяйка «Камелии» намекнула, что как-то ночью Хадда ушла с сутенером и больше не вернулась. Этот сводник был грубой скотиной с наколками на волосатых руках, изображавшими пронзенные кинжалом сердца и ругательства. А заодно посоветовала не лезть не в свои дела, если, конечно, я не хочу, чтобы местная газета написала обо мне в рубрике «Происшествия»… В тот же день, сойдя с подножки трамвая, я подумал, что узнал Люсетту, подругу моего детства, толкавшую перед собой детскую коляску. Передо мной стояла упитанная, хорошо одетая дама в облегающем костюме и с белой шляпой на голове. Это была явно не Люсетта, та наверняка вспомнила бы и мою улыбку, и выразительную синеву глаз. Несмотря на красноречивое безразличие дамы, я долго смотрел ей вслед, но потом осознал всю непристойность подобной слежки и зашагал прочь по бульвару.
А затем я столкнулся с войной… С войной в натуральную величину. С суккубом Смерти и сожительницей Зла, неизменно собирающей богатый урожай. С другой реальностью, которой мне было страшно посмотреть в глаза. Газеты громоздили репортажи о вспышках агрессии, сотрясавших города и деревни, о рейдах по подозрительным бедуинским селениям, о массовом исходе населения, о кровопролитных стычках, прочесывании местности и резне. Мне все это казалось фикцией, мрачным романом с продолжением, которому нет ни конца ни края… И вдруг, в один прекрасный день, когда я потягивал оранжад в кафе на улице Фрон-де-Мер, прямо перед зданием остановился автомобиль, большой и черный, как катафалк, дверцы его распахнулись, и из них свинцовым дождем брызнули автоматные очереди. Выстрелы длились несколько секунд, затем потонули в визге шин, но в голове у меня раздавались еще долго. Зеваки разбежались в разные стороны, на тротуаре остались лежать тела. Повисла такая тишина, что крик чаек в ушах раздавался барабанным боем. Мне казалось, что я сплю и никак не могу проснуться. Не сводя глаз с убитых, я никак не мог справиться с дрожью. Рука трепетала, как ставень на ветру, расплескивая апельсиновый сок. Стакан выскользнул из пальцев, упал на пол и разбился, сосед по столику невпопад закричал. Из домов, магазинов, автомобилей выходили ошеломленные люди и, как лунатики, осторожно подходили к месту происшествия. Какая-то женщина упала без чувств в объятия своего спутника. Я не осмеливался даже пальцем пошевелить и окаменело сидел на стуле, раскрыв рот. Зазвучали свистки прибывших полицейских. Вскоре вокруг пострадавших собралась толпа. Всего в результате нападения погибли три человека, в том числе молодая девушка, еще пятеро получили ранения, причем один из них находился в тяжелом состоянии.
Я вернулся в Рио-Саладо и два дня подряд не выходил из комнаты.