Это как день посреди ночи

Несколько дней спустя, когда я прогуливался по краю виноградника, Жан-Кристоф Лами с двумя своими неразлучными приятелями, Симоном Беньяменом и Фабрисом Скамарони, прямо через поле направились ко мне. Вид у них был миролюбивый, но я все равно испугался. Они никогда сюда не забредали, предпочитая толкотню на муниципальной площади и возню на пустыре, где можно было погонять мяч. Поэтому их присутствие не предвещало ничего хорошего. Фабриса я немного знал, он учился классом старше, и мне часто доводилось видеть, как на переменке он выходил в школьный двор и открывал какую-нибудь книжку с картинками. Ничего плохого за ним не водилось, единственно, он в любую минуту был готов выгораживать своего хулигана дружка Жан-Кристофа. Я также не исключал, что, если что-то пойдет не так, он может и броситься ему на помощь. Впрочем, ни в какой помощи Лами не нуждался, он умел ловко наносить удары и так же ловко от них уклоняться. Раньше его никому еще не удавалось повалить на землю, и я не был уверен, что, если ситуация сложится не в пользу Жан-Кристофа, дружок останется стоять в стороне и не ввяжется в драку. Что касается Симона, то он и вовсе не внушал мне доверия. Будучи совершенно непредсказуемым, он мог без предупреждения ударить товарища головой в грудь, просто чтобы не слушать надоевший ему разговор. Он учился со мной в одном классе, паясничал в заднем ряду и не давал прохода зубрилам и умникам. Симон относился к категории редких лентяев и всегда протестовал, когда учитель ставил ему плохую отметку. К девочкам, особенно хорошеньким и трудолюбивым, он относился неизменно враждебно. Я столкнулся с ним, как только пришел в школу. В компании с другими бездельниками он подошел ко мне и стал открыто насмехаться над моими ободранными коленками, над физиономией «глупой девчонки» и туфлями, хоть и новыми, но показавшимися ему какими-то «лягушачьими». Но поскольку я никак не отреагировал на его слова, обозвал меня «смазливой мордашкой» и стал упорно игнорировать.

Под мышкой Жан-Кристоф сжимал какой-то сверток. Я не сводил с него глаз, ожидая, когда он тайком подаст приятелям какой-нибудь знак. На лице его не было злости, которая, как я знал, за ним водилась, а в чертах абсолютно отсутствовало напряжение человека, готовящегося кого-то отдубасить.

– Мы не причиним тебе зла! – издали крикнул Фабрис, чтобы меня успокоить.

Жан-Кристоф подошел ко мне. Робко и неуверенно. Он был смущен, можно даже сказать, сокрушен, а его плечи, казалось, сгибались под тяжестью невидимого груза.

Он несмелым жестом протянул мне сверток и сказал:

– Я прошу у тебя прощения.

Поскольку я не решался взять пакет, опасаясь подвоха, он вложил мне его в руки.

– Это деревянная лошадка. Мне она очень дорога. Сегодня я дарю ее тебе. Если ты меня прощаешь, возьми ее себе.

Фабрис бросал на меня ободряющие взгляды.

Увидев, что я крепко держу в руках его подарок, Жан-Кристоф прошептал:

– И спасибо, что не выдал меня.

В тот день они стали моими друзьями, и, как впоследствии оказалось, лучшими в жизни.

Позже я узнал, что это Изабель, возмущенная злобной выходкой Жан-Кристофа, заставила его принести мне извинения, причем в присутствии свидетелей.

Наше первое лето в Рио-Саладо началось скверно. 3 июля 1940 года Алжир потрясла операция «Катапульта», в ходе которой британская эскадра «Форс H» совершила нападение на корабли французского военно-морского флота, стоявшие на рейде на базе в Мерс-эль-Кебире. Три дня спустя, не дав нам даже времени оценить масштаб катастрофы, самолеты его величества довершили дело.

Среди тысячи девятисот девяноста семи моряков, погибших в ходе двух этих атак, числился и племянник Жермены, служивший коком на линкоре «Дюнкерк». Дядя, все больше впадавший в состояние, близкое к хроническому аутизму, ехать с нами на похороны отказался, и мы с Жерменой отправились одни.

Оран пребывал в состоянии шока. Все население города толпилось на набережной, как в кошмаре ошеломленно наблюдая за суетой вокруг охваченной огнем базы. Некоторые суда и сооружения загорелись уже после первого нападения, клубившийся над ними черный дым душил город и застилал горы. Люди были возмущены и напуганы, тем более что с кораблей, ставших для англичан целью, как раз снимали вооружение в соответствии с договором о мире, заключенным за несколько недель до этого. Война, по мнению многих неспособная перекинуться на другой берег Средиземного моря, теперь стучалась в ворота города. Страх и смятение уступили место бредням. Со всех сторон слышались измышления одно нелепее другого, как из рога изобилия сыпались самые тревожные предположения. Говорили о германском вторжении, о ночной высадке десанта парашютистов в глубине страны, о скором прибытии флота, о новых массированных бомбардировках, на этот раз направленных против мирного населения, призванных погрузить Алжир в пучину страданий и вернуть Европу в каменный век.

Я решил как можно быстрее вернуться в Рио-Саладо.