Это как день посреди ночи

– Ты ставишь нас в неловкое положение, – упрекнул его Симон. – Как мы с Жонасом будем выглядеть, когда явимся с пустыми руками?

– Это для Эмили, – признался Жан-Кристоф.

– Она тоже будет? – огорченно воскликнул я.

– Еще бы! – ответил Симон. – Наши голубки не отходят друг от друга ни на шаг… Принимая это в расчет, я не очень хорошо понимаю, зачем ты, Крис, несешь ей цветы. Эта девушка принадлежит другому. И так уж получилось, что это не кто иной, как Фабрис.

– В любви каждый шанс достоин похвалы.

Симон нахмурился, шокированный словами Жан-Кристофа.

– Ты это серьезно?

Жан-Кристоф запрокинул голову и захохотал с таким видом, будто совершал отвлекающий маневр.

– Нет, конечно. Какой же ты кретин! Я пошутил.

– В таком случае должен сказать тебе, что это не смешно, – парировал Симон, упорно отстаивая свои принципы.

Стол мадам Скамарони накрыла на веранде. Она же открыла нам дверь. Фабрис со своей дульцинеей отдыхали в плетеных ивовых креслах в саду, наслаждаясь тенью виноградных лоз. В цыганском платье незамысловатого покроя Эмили выглядела сногсшибательно. С обнаженными плечами и распущенными волосами, спадавшими на спину, она была просто прелесть. От мыслей о ней мне стало стыдно, и я тут же выбросил их из головы.

Кадык Жан-Кристофа перекатывался под кожей, будто детская игрушка йо-йо; его галстук был готов в любой момент развязаться. Не зная, куда девать букет, он вручил его мадам Скамарони:

– Это вам, мадам.

– Ах! Спасибо, Крис. Ты просто чудо.

– Мы скинулись, – соврал Симон, испытывая в душе приступ ревности.

– Неправда! – стал защищаться Жан-Кристоф.

Все расхохотались.

Фабрис захлопнул рукопись, которую перед этим наверняка читал Эмили, и направился к нам, чтобы поприветствовать. Он заключил меня в объятия и прижал к себе, пожалуй чуть сильнее, чем других. Через его плечо я увидел, что Эмили пытается перехватить мой взгляд. В ушах вновь зазвучал голос мадам Казнав: «Эмили не девочка. Она подвержена перепадам настроения и может влюбиться в первого попавшегося весельчака, и я не хочу, чтобы этим весельчаком стали вы». Жуткое замешательство, ошеломившее меня больше, чем когда-либо, не позволило услышать, что прошептал мне на ушко Фабрис.

Весь вечер, пока Симон веселил всех своими корявыми шутками, я без конца отступал под неустанным натиском Эмили. Нет, рука девушки больше не пыталась прикоснуться ко мне под столом, и слов никаких она мне тоже не говорила, а просто сидела напротив, заслоняя собой весь остальной мир.

Она казалась совершенно спокойной, делала вид, что с интересом слушает байки сидевших за столом, но смех ее был какой-то неестественный. Она хохотала лишь для проформы, чисто из вежливости. Я видел, что она беспокойно ерзает, нервно и немного рассеянно теребит платье, будто перепуганная школьница, ожидающая, когда ее позовут к доске. Порой во время очередного раската хохота она поднимала глаза, чтобы посмотреть, веселюсь ли и я так же, как остальные. К гоготу друзей я прислушивался лишь вполуха и, подобно ей, смеялся тоже для видимости. Как и Эмили, мысленно я был далеко-далеко, и все происходящее меня здорово напрягало. Мне совсем не нравились мысли, проносившиеся в голове и расцветавшие пышным, ядовитым цветом… Я пообещал; я поклялся. Угрызения совести самым странным образом хватали за горло, но задушить не могли. Испытывая в душе какое-то извращенное удовольствие, я поддался соблазну. Какая муха меня укусила? Почему клятва вдруг потеряла в моих глазах всякое значение? Я пытался собраться и сосредоточиться на россказнях Симона, но все было напрасно. Вычленив несколько фраз и пару раз хохотнув, я тут же терял нить разговора и вновь чувствовал устремленный на меня взгляд Эмили. От звуков ночи и хохота на веранде меня ограждала поистине звездная тишина, я будто висел в бесконечном пространстве, где единственным ориентиром оставались глаза Эмили. Долго так продолжаться не могло. Я жульничал, предавал и пропитывался гнильем до мозга костей, до самых корней волос. Нужно было как можно скорее встать из-за стола, я боялся, как бы Фабрис что-то не заподозрил. Я этого не вынесу. Точно так же, как взгляд Эмили. Каждый раз, обращаясь ко мне, он отнимал частичку моего естества – так от ударов маятника, отсчитывающего неумолимый бег времени, рушатся крепостные стены. У меня больше не было сил.

Воспользовавшись мгновением, когда на меня никто не обращал внимания, я пошел в гостиную, позвонил Жермене и попросил ее мне перезвонить. Что она не замедлила сделать через десять минут.

– Кто это? – спросил меня Симон, заинтригованный выражением моего лица, когда я вернулся на веранду.

– Жермена… Дяде плохо.

– Если хочешь, я могу тебя отвезти, – предложил Фабрис.

– Не стоит.

– Если что-нибудь серьезное, дай знать.

Я кивнул и ушел.