Это критика

        Русский Журнал: Алла Николаевна, Вы принимали участие в дискуссии о либерализме и антилиберализме в современной литературе, проводившейся Натальей Ивановой при поддержке фонда "Либеральная миссия". Скажите, а как, с Вашей точки зрения, соотносятся эти понятия — либерализм и литература?

        Алла Латынина: Плохо они соотносятся. Литература не делится на либеральную и антилиберальную. А если начать ее так делить — в либеральном стане будет пустовато.

        Василий Розанов однажды заметил, что либерал лучше издаст "Войну и мир", но либерал никогда не напишет "Войны и мира". Либерал, он "к услугам", но — не душа. А душа — это энтузиазм, вера, безумие, огонь.

        В либерализме нет ни веры, ни безумия, ни огня. Что меня в нем и привлекает.

        РЖ: В последнее время все чаще цитируют слова Блока: "Я — художник, следовательно, не либерал". Верно ли, что либерализм — не питательная среда для творческого человека?

        А.Л.: Ну, Блок сказал ровно то, что и Розанов, только другими словами. Писатель редко бывает либерал, однако именно либерализация общества ведет к расцвету культуры.

        Скажем, Серебряный век 1 — плод либерализма, хотя сами идеи либерализма не были популярны в творческой среде: казались осторожными, пресными, тривиальными, а то и жестокими. В конце концов, либерализм ценит лишь свободу, умалчивая о социальной справедливости. Это не увлекает. Романтики революции были готовы жертвовать жизнью ради счастливого будущего, равенства и братства, монархисты — ради царя и отечества, радикалы видели Золотой век в будущем, фундаменталисты — в прошлом, но кто пожертвует жизнью ради функционирования институтов, гарантирующих неприкосновенность личности и частной собственности?

        Однако идея личной и экономической свободы горячо увлекает творческую личность во времена диктатуры. В этом смысле писателю плетка бывает полезна — он сразу начинает втайне славить свободу, а в условиях свободы как-то скисает.

        РЖ: Речь именно о русском писателе?

        А.Л.: Да, в других странах почему-то свобода никому не мешает ни спорить, ни писать, ни продавать книги. Только у нас с приходом демократии многие литераторы почувствовали себя не у дел. Это совершенно ненормальная ситуация. Все мы ждали, что, как только падет диктатура, расцветут все сто цветов. Ну, пала — и что? Где чаемый расцвет, где великая литература?

        РЖ: А может, это просто кессонная болезнь и нужен период адаптации? Литература получила свободу и теперь ищет себя в новых непривычных условиях?

        А.Л.: Боюсь, что дело обстоит несколько печальнее. Глубоководные рыбы могут жить только в толще океана. Может быть, со временем появятся новые породы, приспособленные к жизни без давления, они эволюционируют, выйдут на сушу. Но пока этого не видно.

        РЖ: А почему в авангарде антилиберального движения сегодня оказываются гуманитарии, то есть люди, для которых свобода слова является условием sine qua non, та прослойка, которая от новой общественно-политической ситуации выигрывает по определению?

        А.Л.: Это как раз тот вопрос, на который я не смогу ответить, потому что постоянно задаю его самой себе. Для меня свобода гораздо выше социальной справедливости, и я совсем не понимаю людей, тем более литераторов, которые не ценят ее и апеллируют к разрушительному началу в человеке. Но интеллигенции свойственно рубить сук, на котором она сидит. Не впервые.

        Вот Эдуард Лимонов, сидя в тюрьме, возмущался, что в стране нет демократии. И тут же обещал, когда придет к власти, первым делом уничтожить все демократические институты. И уничтожит. И Александр Проханов, боюсь, не пощадит ни своего издателя, ни стайку восторженных критиков, завороженных энергетикой "Господина Гексогена", ни жюри "Национального бестселлера".

        РЖ: В перестроечной журнальной полемике Вы старались быть "над схваткой", высказывать "особое мнение", в равной степени удаленное от крайностей "Огонька" и "Нашего современника". Сегодня, по прошествии 15 лет, Вы как-то переоцениваете свою тогдашнюю позицию?

        А.Л.: В либеральном движении конца 80-х — начала 90-х меня смущал его антилиберализм. Меня смешило название сборника статей ведущих перестроечных идеологов "Иного не дано"; мне казалось, что люди, называющие своих противников врагами перестройки, никакие не либералы и не демократы, потому что сама категория "врага" существует только в обществе единомыслия.

        Ведь либерализм — это не идеология, это мироощущение, в которое входит готовность признать, что человек имеет право на отличную от твоей точку зрения. А если человек читает молитву свободе, но готов объявить еретиком всякого, кто не разделяет его веру, то он законченный продукт тоталитаризма. Я не занимала позицию посередине, я защищала либеральные ценности. В тех статьях многое устарело, но мне за них не стыдно.

        РЖ: Вы считаете, что существовало какое-то пусть не политическое, а культурное пространство, в котором была бы возможна конвергенция почвенных и либеральных идей? Какой мог быть компромисс между Вадимом Кожиновым и Бенедиктом Сарновым?