Это мой город

Сегодня, размышляя о судьбах друзей, вспоминая Минск, конца шестидесятых, примеривая тогдашнюю нашу жизнь, к сегодняшним судьбам белорусского кино и удивляюсь, и недоумеваю, как же так произошло, что прервалась связь поколений. Кто-то был первым, ну, Тарича не помню, это естественно, но помню Корш-Саблина, помню, как нежно он относился к Добролюбову, Четверикову, Турову, Степанову, Дашуку; помню, как вводили в кино молодых Лукьянчикова, Карпова, Михлеева, Шкляревского, Зайцева уже Добролюбов, Четвериков, Туров – а потом, пустота, прорва, никого… Отчего это? Пожалуй, от того, что был на весь Советский Союз один институт, готовивший кинематографистов. Великолепный институт, блестящий, с традициями, со своими легендами, мифами, преданиями – ВГИК. Практически все, работавшие, и работающие ныне в белорусском кино были его выпускниками. Его выпускниками были многие кинематографисты во всех республиках. Какие имена у его мастеров: Эйзенштейн, Довженко, Ромм, какие имена учеников – Чухрай, Тодоровский, Шукшин, Тарковский, Соловьев, – бессмысленно перечислять! Было великое вгиковское братство, корпоративность в лучшем смысле этого слова. Друзья на разных студиях не давали пропасть, потеряться однокашникам. Можно было не любить друг друга, можно было быть творческими антиподами, но при слове ВГИК, по иному начинали гореть глаза, иные слова вылетали из уст. Я это хорошо прочувствовал, поскольку сам там не учился и всю киношную жизнь, нес в душе ощущение некоей своей неполноценности, невсамделишности. Я был не из их когорты, мне были невнятны многие их рассказы, воспоминания. Может поэтому, могу сейчас, трезво оценить и слабости ВГИКа. Как ни странно и силой его и его слабостью была кастовость, приверженность выпускников к «альма матер». Была у выпускников ВГИКа уверенность в том, что ВГИК будет всегда, что он всегда будет «кузницей кадров», что всегда по осени, как перелетные птицы будут разлетаться по студиям, мигрировать его выученики. Хорошо, если за каждым поступившим во ВГИК был доброжелательный и внимательный «надзор», если его «вели» не только мастера-педагоги, но не забывали и дома, на «Грузия-фильм», «Киргиз-фильм», «Молдова-Фильм» – выпускника ожидали, ему готовили место, его встречали с радостью и с надеждой.

Мне кажется, что интернационализм «Беларусьфильма», в какой-то момент, ставший его сильной стороной, чуть погодя, во времена иные стал его трагедией. Виктор Туров, почувствовав это, попытался набрать курс режиссеров в Белорусской Академии искусств – не получилось, не получилось у Виктора Дашука. Почему? Скорее всего, потому, что в силу «вгиковской» корпоративности эти замечательные мастера, мимо воли к даже к своим ученикам относились не совсем качественно,– чувствовали, это ребята не вгиковского ранжира. Может, не смогли, набирая и воспитывая собственные курсы, передать то, что получили в наследство от своих учителей. Педагогика – высокое искусство. Оно не рождается на чистом месте, оно тоже должно вырасти из саженца, обрести свои традиции, свои мифы, которые будут передаваться из поколения в поколение, образуя то, что называется – ШКОЛА!

ГЛАВА 30

Странно, но в своих заметках о моем городе я обошел стороной такой интереснейший момент его бытия, как исправление здоровья населения вообще и каждого отдельного индивидуума в частности. Можно было бы сказать, что с этой стороной жизнедеятельности Минска мне приходилось сталкиваться довольно редко, и это было бы правдой, поскольку Бог миловал и болеть приходилось не часто, но вот, наконец, состоялось то, что должно было состояться – я «загремел» в больницу с весьма невеселым диагнозом и столкнулся с этой стороной жизни города, что называется «фейсом о тейбл», то-есть – мордой о стол и делать вид, что эта область проходит каким то непонятным образом мимо меня, увы, более не приходится.

Однако, первые мои впечатления о советском здравохранении были вполне безоблачны, и носили некий розово младенческий оттенок. Мама сдавала экзамен по гематологии и «сыпалась» отчаянно. Понимали это все – и преподаватели, и ее подруги. Мне же, которому было всего четыре года, это было “ без разницы” – вокруг крутилось много “теть”, маминых однокурсниц, которые уделяли мне максимум возможного внимания и этим вниманием я был абсолютно удовлетворен. Вот тут, кому-то из будущих светил медицинской науки пришла спасительная мысль заслать меня, в аудиторию, в которой мама никак не могла разобраться в таинствах строения человечьей крови. Помню, дурацкий девичий берет, который на меня напялили и не менее дурацкую фразу, которую научили произнести, ухватив маму за подол белого халата: – «Мама, писать хочу!». Выход мой был сногсшибателен. Мама разыграла растерянность и смущение, я был настойчив и казалось, что исполню продекларированное немедленно, профессор, умиленный и одновременно испуганный, мгновенно проставил в зачетке «уд.» и мы с мамой гематологию благополучно «свалили».