Это мой город

В Москве заговорить на улице и не нарваться на грубость или на равнодушную поспешливость, можно было только если повезет встретить старого, исконного москвича. В Литве, рассчитывать на вежливость «аборигена» приходилось, не поскупившись на вежливость собственную, сказав встречному «лаба дьена» – что не так уж и сложно, в конце концов. В Тбилиси, обращаясь к встречному, следовало добавить «батоно» и сообщить, что ты здесь с семьей – это автоматически переводило тебя в разряд людей, имеющих право на уважительное отношение. Минск в этом смысле, был, пожалуй, самым демократичным и самым доброжелательным. При этом его жители не были шумными и самодостаточными, как, например, в Одессе, где простой вопрос, как пройти, на «Привоз», тут же собирал толпу спорящего народа, который вскоре забывал и о вас, и о вашей просьбе, занявшись разрешением неких собственных проблем. Нет! Минчанин всегда был ненавязчив, доброжелателен и, по возможности, точен. В этом отношении он был очень похож – на истинного петербуржца, который однажды преподал мне урок, ответив: «Извините. У меня, пожалуйста, не спрашивайте. Я очень пьян и могу ошибиться, отправив вас не в том направлении». Честное слово не придумал. Все так и было. И фразу эту запомнил почти дословно.

То, что в моем городе, что-то неуловимо изменилось, понимаю вот по каким признакам. Например, мой лечащий врач в больнице скорой помощи, очаровательная, несомненно, умная и очень знающая женщина, которая на много лет младше меня, на мое обращение: «Радость моя, милый доктор!», которое, согласен, может и не очень удачное, однако, мне, как старому ловеласу, близкое, (ну, не мог я обратиться к доктору иначе и, даже, был чрезвычайно горд, тем, что смог выговорить такую сложную фразу) – ответила, как обрезала,– Я вам не «радость ваша», и вы мне не «милый».

Наверно в ее сознании моя «фривольность» была несовместима со строгими понятиями о взаимоотношениях между «больным» и «доктором». Допускаю, даже, что она абсолютно правильно «поставила меня на место». Все – так! Но, только мне, как-то сразу стало скучно и не празднично, я понял, что дела у меня не совсем хороши, что я просто объект ее профессиональной деятельности – не более, что у доктора полно больных, все для нее равны, она не может себе позволить радоваться за кого-то, расслабляться и, вообще, ее человечности на всех не хватит. Контакт был утерян, доверительность утрачена!

Мне возразят: «Капризы, брат, капризы…»,– наверно так, наверно и в самом деле капризы, но, кто сказал, что больной не может покапризничать, не может рассчитывать на некое, пусть даже мнимое, пусть профессионально отработанное, но так ему необходимое индивидуальное участие.

Сын моего приятеля переводчика, который сделал огромную, фантастическую работу, помогал отцу воплотить ее в жизнь, и на мое искреннее предложение о помощи, о содействии в меру моих сил и понимания, согласившись для видимости, долго уходил от телефонного контакта, просил перезвонить то завтра, то через неделю… Я на свой страх и риск сделал порядочный кусок, того о чем мы с ним договаривались, провел много, как мне казалось, полезных и нужных встреч, однако мои хлопоты пропали втуне, остались не востребованными. Я недоумевал, обижался, пока не понял – моя искренность и простота были восприняты подозрительно: «Чего хочет? На кого работает?». Допустить, что наивность «не есть признак глупости или подлости, а только чистоты души» – было для молодого парня сложно. Легче было искать вражеские происки и оберегаться от них.

Однажды очень умный и очень старый человек сказал: «Запомните, Олег! Самые серьезные, самые важные, самые ответственные дела нужно делать весело, играючи – тогда все получится! – подумал и добавил,– Даже умирать!».

Вначале показалось,– Блажит, старик! Со временем понял – ничего подобного! Как только насупишь брови, как только вспомнишь о значимости предстоящего дела, об ответственности, которую оно на тебя налагает, о мнении народа, о неумолимости времени, о том, а что в данном случае подумает «княгиня Марья Алексевна» и все присные ее: пиши – пропало! – ничего у тебя не получится, или получится, какая ни будь такая несусветная чушь и гадость, что самому станет противно до омерзения.

Жизнь всегда многоцветна, она полифонична, она сплетена из черных и золотых нитей. Горькое меняет сладкое, сладкое скрашивается кисленьким, человек, истомленный постоянным благоуханием роз, радуется запаху навоза в родной деревне, устав от непрерывного напряжения дисциплинированного разума, необходимо подурачиться и повыпендриваться свободно и раскованно. И в этой многоголосице огромное значение имеет умение общаться, разговаривать, шутить, умение слышать и понимать других.